Задумал Чудо

Альварес допьет текилу,
Наполнит пустой патронташ,
Сомбреро – узоры – «пилы»:
Кончито вошел как-то в раж…

Бьянка поднимет юбки

И пустится с Карлосом в пляс.
Улыбка у этой голубки —
«Люблю негритянский джаз!»

Рамирес обнимет кактус,

Ему уже «ха-ра-шо-о-о…»
Сей непристойный казус
«Пейотля» создал порошок.

Родриго слюнявит деньги:

Ах! Карлос его обманул!
И Бьянку роняет на пол
Запущенный в Карлоса стул.

В салуне кипит потасовка,

Пальба и мелькание ног,
Удар, два финта, уловка —
Родриго под стол – без зубов.

Зачем эта пьяная драка?

Такой ведь сорвали куш!
Бьянка, ну хватит плакать,
Платье зашьешь, примешь душ.

Свой кольт в потолок Альварес,

Направит, и грянет гром:
«Все, тишина – наигрались!
По коням, звеня серебром!»

Потрепанные бандольеро

Важно покинут салун,
Шпоры гнедым – сталью в нервы —
Вонзит каждый мачо-шалун.

На пальму мы карабкались

На пальму мы карабкались
На пару с обезьяной,
Она, тоскливо морщась,
Спросила: «Ну зачем
Ты ешь наши последние
Кокосы и бананы?»
Я ей, ежом топорщась:
«Голодный, вот и ем…»

Она: «Босыми пятками

Ты ствол не так цепляешь,
Нет ловкости мартышечьей,
Тем более – хвоста…»
А я: «Скачу лошадкою,
Собакой грозно лаю,
Драконом огнедышащим
В тоннель вползу крота!

Во мне же всякой ловкости

На тридцать акробатов,
На тысячу жонглеров,
Пять цирковых слонов.
Оставь свои ты колкости
Гиббонам вороватым,
Что увели на сторону,
И плов мой, и улов…»

Услышал: «Тень сочувствия

Зовешь ты обезьяньего?
Слезою не стянуть
Из-под носа банан!
Ведь нет мозгов отсутствия,
Я молода, да ранняя,
Лишь кожуру куснуть
Придется, капитан…»

И поднажал тогда я!

Так есть хотелось, братцы…
Мартышек если слушать,
Гиббонам суп варить,
Рискую без всего
На дереве остаться
И Богу отдать душу,
А хочется пожить…

За тот момент покаяться…

Да, гадким стал созданием,
С которым всем животным
Не справиться вовек.
Они еще пытаются,
Но это – по незнанию,
Ведь страшно злой и потный
На пальме – Человек…

«Ты говорил, что лошадь,

А чистая макака!» —
Открыла обезьяна
Громадный желтый рот.
«Вот кораблекрушенья
Натерпишься, как страха, —
Ответил я, – и вселятся
И ты, и бегемот…»

Мы на песке сидели

С мартышкой и гиббонами,
Жевали, что осталось,
И пели про прибой.
Я на закат смотрел,
Но видел: макароны
В тарелке поднимались,
Маня опять домой.

Ее платья