Загадка для благородной девицы

Гостиная, где меня оставили в одиночестве, была небольшой и очень темной – свет давали лишь несколько свечей в бронзовых канделябрах. Казалась она странной и неуютной, и в стиле ее чувствовался разброд. Например, у стены стоял вычурный с позолотой столик, родом, кажется, из Франции времен Людовика XIV, рядом софа в восточном стиле, а напротив одинокий стул эпохи Регентства. Но старинных и чрезвычайно любопытные вещиц здесь было множество: мое внимание сразу привлекла полка стеллажа, уставленная шкатулками разной величины и материалов – здесь были и серебряные, инкрустированные камнями, и резные, красного дерева, и бисерные, и даже целиком выточенные из камня. Нагнувшись к одной, я чуть приподняла крышку и, прищурившись, сумела разглядеть клеймо. Действительно, такое же точно, как на маминой брошке, – Евгений был прав.

– Они великолепны, правда? – услышала я голос и, вздрогнув, живо обернулась к дверям.

На пороге комнаты стоял невысокий худой мужчина лет пятидесяти – седовласый, в темном суконном фартуке и с пенсне на носу. Он говорил с сильным акцентом, благодаря которому я окончательно убедилась, что передо мною финн.

– Шкатулки делал еще мой отец – едва ли я решусь когда-нибудь распродать эту коллекцию. – Он приблизился и несколько ревниво поставил ровнее ту шкатулку, что тронула я.

– Простите, – неловко улыбнулась я, ругая себя за неуместное, как всегда, любопытство, – они действительно невероятно красивы. Меня зовут Лидия. – Я изо всех сил маскировала свой собственный акцент, чтобы сойти за русскую.

Господин Лайне почти в упор рассматривал меня теперь через толстые стекла пенсне. Я же не спешила представляться полностью, надеясь, что раз мастер все же вышел, отреагировав на брошку, то он уловит и мое сходство с некоторыми своими клиентами. Если это сходство есть. Мастер был пожилым, что позволяло мне надеяться, что с Самариной он был знаком лично. Но пока что ничего не указывало на то, что он меня узнал – он явно относился ко мне с подчеркнутой подозрительностью.

– Это, кажется, ваше, nuori neiti?[33] – произнес он, положив брошку передо мною.

– Мое. Но, я думаю, создателем этой броши являетесь вы.

– Увы, эту брошь отливал не я, а мой отец – очень тонкая работа. Штучная. Если бы вы были не прочь продать ее, то я смог бы предложить вам, скажем… пятьсот рублей.

Я даже растерялась от такого напора, да и то, что брошку изготавливал аж отец этого пожилого мужчины, меня порядком удивило.

– Нет-нет, – я поспешно убрала брошку, – я не хочу ее продавать… она мне дорога как память о матери.

Договаривая, я еще пристальней вглядывалась в глаза за стеклами пенсне и отметила, что при последних словах господин Лайне как будто чуточку расслабился и стал даже радушнее:

– Ах, о матери – тогда понятно. Дело в том, nuori neiti, что, по правде сказать, эта брошь стоит гораздо дороже пятисот рублей. Могу я узнать имя вашей матери?

Лукавить дальше я уже не видела смысла.

– Софья… Тальянова, – поколебавшись, я назвала ту фамилию, которую, по словам Ольги Александровны, носила мама до замужества.

Однако господин Лайне на это только покачал головой в задумчивости:

– Увы, это имя мне ничего не говорит…

– А Софья Самарина? – быстро спросила я. – В девичестве Маслова.

Лайне хмыкнул и снова посмотрел на меня настороженно:

– А вот это уже говорит. Так вы что же – дочь покойной помещицы Самариной?

Мои руки теперь мелко дрожали, и не было никаких сил унять эту дрожь. Больше всего мне хотелось присесть, однако в кресло, предложенное Лайне, я так и не опустилась.

– Я и пришла к вам, чтобы это выяснить, – сказала я уже напрямую, – вы ведь знаете, для кого ваш отец делал эту брошь?

– Увы, – тот развел руками, заставляя меня снова мучиться от неопределенности, – молодость я провел в Европе, учась ремеслу, и никогда этой броши не видел. Но это стиль работы отца, и клеймо его – эту брошь определенно делал он. Где-то в середине сороковых годов, я думаю. Это тогда была в моде подобная огранка янтаря.

– Но он мог делать эту брошь для Самариной?

Мастер пожал плечами, будто нарочно изводя меня:

– Самарины были небогаты… это мягко сказано. Но если исходить из того, что брошь делали в сороковые, когда госпожа Самарина была ребенком, то… вполне может статься. Масловы, ее родители, были людьми состоятельными, насколько я знаю.

Я все же присела в кресло, потому что была в таком смятении, что чувствовала, как подкашиваются ноги.

– Не желаете ли воды, nuori neiti? – осведомился господин Лайне.

Но я даже не услышала его, а вместо этого спросила порывисто:

– Быть может, вы знаете хотя бы, была ли у Самариной дочь?

– Была, – без заминки ответил он, – я не знаю, что с нею теперь, но совершенно точно была. После кончины матери малышку, насколько я знаю, забрали какие-то люди, вроде как родственники, и вроде как они ее облагодетельствовали, потому как иначе девочку ждал сиротский приют, но…

– Но? – поторопила я, едва дыша.