Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД

На площади они остановились у черной «эмки» с зашторенными окнами. Виктор распахнул перед Гальфе заднюю дверь, тот благодарно кивнул, попытался что-то сказать, но не успел — мощные, словно железные клещи, руки схватили его, спеленав как ребенка, и мгновенно втащили в машину. Перед Виктором на мгновение промелькнули вытаращенные от ужаса глаза, испачканные глиной подошвы сапог, затем дверца грохнула и машина сорвалась с места. В первые секунды Гальфе инстинктивно пытался сопротивляться, но короткий удар в солнечное сплетение заставил его согнуться пополам и надолго затихнуть. До самой Москвы, а потом и в приемнике внутренней тюрьмы на Лубянке он так и не проронил ни слова, в нем, казалось, все закаменело.

Серые тюремные стены, забранное ржавой паутиной решетки крохотное оконце под самым потолком — к этому теперь свелся мир, окружавший Гальфе. Тридцатого марта сорок четвертого года массивная металлическая дверь навсегда захлопнулась за его спиной. Особая звенящая тишина этого холодного каменного мешка, словно едкая кислота, разъедала волю, плющила мысли и чувства.

В день ареста гитлеровский агент так и не вышел из охватившего его ступора, но после отбоя его заставили побеспокоиться. Через десять минут на двери камеры лязгнул засов, на пороге возник надзиратель и приказал:

— Поднимайся! На выход!

Гальфе, как автомат, подчинялся коротким отрывистым командам конвоя, который вел его по коридорам тюрьмы, на третьем этаже, после поездки в лифте, на его лице промелькнуло что-то похожее на любопытство, но он тут же замкнулся в себе.

Таким Гальфе и ввели в кабинет Абакумова. Кроме хозяина там находилась ставшая в последнее время неразлучной пара — Барышников и Утехин. Они молча разглядывали гитлеровца, а тот так же молча смотрел на них ненавидящим взглядом. Этот взгляд сказал им многое, если не все. Перед ними был не просто матерый шпион, а упрямый фанатик. Первые минуты допроса подтвердили их предположение, каждое слово приходилось вырывать из Гальфе буквально клещами, даже «разогрев» на второстепенных вопросах ничего не дал, и только под сильным, аргументированным напором Абакумова курьер «поплыл» и понемногу стал проговариваться. В конце концов он сам не заметил, как из него вытащили главное на сегодня: руководство агентурной группой «Иосиф» не переходило к нему, чего больше всего опасались контрразведчики, а по-прежнему оставалось за Виктором. Это было важное обстоятельство: в случае ухода Гальфе в «глухой отказ» оставалось поле для маневра.

Допрос, продолжающийся уже пятый час, порядком измотал всех, поэтому Абакумов распорядился отправить Гальфе в камеру. После этого контрразведчики подвели итог этого этапа операции. Несмотря на то что Гальфе вряд ли мог стать активным участником радиоигры, инициатива пока оставалась за ними.

На следующий день после допроса курьера в Малаховке заработала рация. Дуайт под диктовку Окунева отправил очередную радиограмму:

«Друг прибыл на станцию в 13.20. Инструмент в исправном состоянии. Благодарим за подарки. Передали их Л. Он охотно принял, но настаивает на паспорте. PR 7».

Глава 18

«PR 7

Гальфе поступает в ваше распоряжение. С его помощью активизируйте подготовку вербовки Л. Будем вам признательны, если в ближайшее время удастся привлечь его к сотрудничеству. В интересах вашей безопасности подыщите для Гальфе другую квартиру. Да поможет вам Бог».

После этой радиограммы на Лубянке не стали больше испытывать терпение руководителей «Цеппелина» и решили порадовать их долгожданным сообщением.

Приближался день рождения фюрера, и донесение от группы «Иосиф», направленное в Берлин накануне двадцатого апреля, оказалось, как никогда, кстати. Руководители операции передавали его друг другу, перечитывали по нескольку раз, и каждая строчка, подобно бальзаму, ложилась на их истомленные бесконечным ожиданием души. Курек радостно потер руки и не поленился в который уже раз зачитать радиограмму вслух:

«Вербовка Л. прошла успешно. В ближайшее время он пообещал предоставить подробные данные по американским и английским военным поставкам за январь, февраль и март 1944 г. Взамен он требует сообщить название банка, в котором открыт именной счет, точную сумму, перечисленную на него, и продолжает настаивать на предоставлении американского паспорта с открытой визой».

Курека нисколько не смутили столь беззастенчивая алчность и откровенный цинизм завербованного «товарища», которому большевистская власть, казалось, дала все — должность, открывающую прямую дорогу в Кремль, и вместе с ней привилегии, немыслимые для рядового коммуниста, а тем более для простого смертного. Старая как мир истина — деньги правят всем — еще раз подтвердилась на практике, ради них Леонов не побоялся ни Сталина, ни всесильного НКВД. Увязнув по самое горло в трясине предательства, он навсегда отрезал себе все пути назад. Курек, ликуя в душе и не стесняясь своих эмоций перед подчиненными, снова и снова повторял: