Загадка кольца с изумрудом

В прошлый понедельник, все еще окрыленная воспоминаниями о выходных с Колином, я окунулась в чтение писем Летти Олсуорси, не теша себя особыми надеждами, лишь презирая Джеффри Пинчингдейл-Снайпа за то, что, ослепленный любовью, он попался в сети ее расчетливой сестрицы. Все они такие, эти мужчины, со злорадством думала я: им подавай одно — прекрасное личико, улыбку и прочие прелести. Впрочем, трудно было поверить, что столь разумный человек, как Джеффри Пинчингдейл-Снайп, мог попасться на столь примитивную удочку. Мне в голову пришли две мысли — ни та, ни другая не годились для дебатов с профессорами. Первая: умнейшие из мужчин нередко теряются, когда сталкиваются с женщиной (как, например, «ботаники» с компьютерных отделений в нашем колледже или большинство моих товарищей по учебе в магистратуре). Вторая: такова была реакция Джеффри Пинчингдейл-Снайпа на войну — перед Второй мировой большинство мужчин тоже наспех переженились. Да, конечно, это две разные эпохи, однако готова поспорить: если задаться целью, найдешь даже специальную литературу, где разбирается стремление обрести стабильность в море бедствий, установить неразрывные связи, вопреки разгулявшемуся варварству, и подобные вопросы.

У меня, в отличие от лорда, не было даже войны, на которую можно списать что угодно.

Проходя мимо магазинной витрины, я нахмурилась, взглянув на собственное отражение. Если вдуматься, я вела себя не умнее Джеффри Пинчингдейл-Снайпа. Сравнение выводило меня из себя, но от правды никуда не денешься. Какое, к чертовой матери, я имела право осуждать его, когда сама безумно мечтала о встрече с тем, кого едва знала? Может, как раз потому так и психовала, что почти не знала? Неведение ужасно привлекательно. Берешь красавца мужчину, представляешь его в немыслимых мечтах — и вот он, пожалуйста, твой идеал. Такой, каких в жизни просто не бывает.

По сути, что я могла о нем сказать? Лишь то, что он потомок Пурпурной Горечавки, что у него милая тетя и что его бесят любознательные исследователи. Впрочем, последняя особенность была скорее недостатком. Я понятия не имела, в каком Колин учился колледже и чем зарабатывает на жизнь. В ходе нескольких недолгих бесед мы не касались этих тем. В общем, он мог запросто оказаться демоном-парикмахером из Западного Суссекса, что перерезает клиентам глотки и делает из них начинку для пирожков.

Джефф влюбился в прелестные глазки и решил, что они его будущее. Так и я: сочинила себе сказку из красивого лица, благозвучного выговора и нескольких сказанных вскользь фраз, что произвели на меня столь неизгладимое впечатление. Если же разобраться, взглянуть на вещи трезво, все мои драгоценные воспоминания не стоили выеденного яйца. Да, он упомянул о Карле II. Что с того? Мы находились в Англии, не в Америке, тут всякий хоть что-нибудь да знает о выдающихся монархах. До меня вдруг дошло, что я на той жуткой начальной стадии влюбленности, когда во всем, что бы ни сказал или ни сделал предмет обожания, усматриваешь сходство с собой. Он говорит, что ему нравится такая-то песня, и у тебя замирает сердце: «Я тоже люблю музыку!» Да понятное дело — кто ее не любит?

Как-то раз, когда я, сама не своя от счастья, рассказала, сколько у нас общего с таким-то, сокурсница, с которой мы жили в одной комнате, ответила: «О Боже ты мой! Он дышит! Ты тоже! Не иначе, это любовь!»

Жертвой подобных всепоглощающих страстей я не становилась со студенческих времен. Мне казалось, ими стоит переболеть единственный раз, как ветрянкой, а потом бояться больше нечего. Мучения эти жутко неприятные, отравляют жизнь, заставляют то и дело краснеть, но, как только от них отделался, живи себе преспокойно, не ведая горя. И почему я сразу не вспомнила, что к особенно невезучим зараза пристает не единожды? И что во второй раз страдать приходится пуще прежнего?

Погода не помогала. Четыре дня напролет лило как из ведра, небо, когда утром я выходила из дома и когда возвращалась вечером, было темное, будто ночью. Я начинала чувствовать себя девятилетней девочкой из рассказа Рея Брэдбери, что живет на планете, где солнце показывается всего раз в несколько лет, и которую накануне долгожданного часа запирают в чулане. В моем случае чуланом была Британская библиотека, что, по сути, не многим лучше. Мой плащ, облезлый и невзрачный, теперь походил на старого пса. Об обуви лучше вообще не вспоминать.