Загадка Красной Вдовы

Известия пришли в конце апреля. В четырех милях от Кале будет стоять шлюп. Лучший вариант – выбраться из Парижа по фальшивым паспортам, но это было рискованное дело. Новость едва не убила мадам Марту. Мари-Ортанс провела у постели старухи немало часов, и та месила ее разум, как тесто, показывая ей в присутствии кузена Лонгваля золотые и серебряные шкатулки, а однажды заставила ее поклясться на распятии. «Я узнал об этом от Анри», – записал позднее Чарльз.

Они отъехали от дома в закрытой карете, провожаемые злобной ухмылкой старухи. Побег прошел на удивление легко. Вы, может, думаете, что Чарльз был вне себя от радости, после того как открылись ворота хмурого города, за окошком промелькнули белые ремни и штыки и карета покатилась среди зеленеющих лугов? В дневнике об этом ни слова. От его жены мы узнаем позднее, что он погрузился в глубокую апатию и закутался в плащ. В таком же странном настроении он оставался, когда, стоя с Мари-Ортанс на носу шлюпа, ощутил запах Темзы и увидел серые очертания Лондона. Его сердце не забилось быстрее ни при виде поднимающегося за рангоутами собора Святого Павла, ни при звуках родной речи, лучше всего смягчающей и успокаивающей душу. Чарльз пишет только, что на пристани его встретил и низко ему поклонился семейный поверенный. Сам же мистер Лаверс невольно вздрогнул, увидев Чарльза, и торопливо молвил: «Сэр, вы уехали мальчиком, а вернулись мужчиной. Но оно только к лучшему, что вы выглядите старше».

Все, казалось бы, завершилось благополучно. Воспоминания со временем померкнут и будут тревожить его лишь изредка, по ночам, когда он выпьет лишнего за ужином. Жизнь войдет в привычную колею, и Мари-Ортанс станет хорошей, пусть порой и острой на язык, супругой. Да, какое-то время все так и было. Они спали в одной постели и совсем неплохо ладили. Прошло около восемнадцати месяцев, когда в полдень ясного летнего дня произошел этот случай.

Чарльз спускался по лестнице к портшезу и вдруг увидел телегу, заваленную трупами, которая поднималась по склону ему навстречу. Телега была залита кровью, и обезглавленные тела соскальзывали назад. Чарльз побежал обратно – посмотреть, не повернет ли она к спальням над лестницей, но телега исчезла.

В ту ночь ненависть между ним и женой вспыхнула с новой силой.

Похожие видения повторялись с небольшими промежутками – он их записывал. Все недомогания бедняги, все его мучения объяснялись приступами ужаса, и поначалу Чарльз сам понимал, что его преследуют фантомы. Но беда была в том, что он их видел. Однажды он играл в карты в «Уайт-клубе» и заметил, как две или три жертвы Сансона прошли в дверь и сели за стол рядом с ним. После этого он перестал выходить из дома.

Второго июля 1796 года – ранее в тот год Мари-Ортанс родила двойню, мальчика и девочку, – пришло известие, что мадам Марта умерла от приступа тонзиллита, совсем немного недотянув до сотого дня рождения. Старуха оставила странное завещание. Всю мебель и другие предметы из своей комнаты она передала своей правнучке Мари-Ортанс. Мебель надлежало доставить в Англию целиком.

Перед смертью мадам Марта продиктовала Мартену Лонгвалю (которого она тоже не обошла в завещании) письмо, и он привез его Мари-Ортанс. Письмо по прочтении было предано огню, но не было забыто, хотя о содержании его Мари-Ортанс упомянула лишь раз.

Чарльз против мебели не возражал. Он увлекся Библией и видел в происходящем предначертания судьбы. Не возражал он и против того, что жена спала в той комнате с детьми. С каких пор она возвела старую каргу в положение идола… этого мы не знаем.

Остальное я намеренно излагаю кратко и без подробностей – пусть ваше воображение дополнит историю. Мы знаем, что она умерла прежде него. От чего – неизвестно, но в семейных записях говорится о естественных причинах. Начало легенде о наложенном на комнату проклятии положила, вероятно, экономка, ухаживавшая за Мари-Ортанс во время болезни. Она же присутствовала и при последней встрече супругов. По ее словам, лицо хозяйки не было омрачено тенью ненависти. Мари-Ортанс поцеловала мужа и прошептала несколько слов, из которых экономка уловила только «в большой нужде». Потом она попросила открыть окна – хотела посмотреть на закат. Закат всегда напоминал ей о тех днях, когда они только поженились и жили возле Сены. Почувствовав, что время пришло, она сжала руку мужа и как будто попыталась предупредить его о чем-то. Но больше она не сказала уже ничего. Возле кровати жались друг к другу двое детей, но и они не смогли добиться от нее ни слова, потому что боялись отца и тех призраков, что следовали за ним в телеге.

Духовые трубки и чревовещательство

Тихий голос смолк, и Гай сложил руки на столе. Терлейн встряхнулся, отгоняя зловещие тени прошлого. История предстала перед ними слишком живо. Она была почти такой же реальной, как и сам Гай в его темных очках, и казалась частью его самого. Заскрипели стулья – слушатели расслабились, задвигались.