ЗАГАДКА НИКОЛЫ ТЕСЛА

С этими двойниками Сорок Четвертый дал маху. Он и так на протяжении всей повести явно нарывался на неприятности, никому не позволительно отличаться от других, будь как все - лозунг всех времен. А тут он еще покусился на карман печатников, ведь двойники заменили их на работе. Одного этого было достаточно для возбуждения всеобщей ненависти. Ненависть и спалила пришельца. «На мгновение нас да и все вокруг скрыла кромешная тьма, потом взорам предстала стройная фигура в центре круга - живой факел, полыхающий ослепительно-белым пламенем; миг - и Сорок Четвертый обратился в пепел, и мы снова погрузились во тьму».

«Вот и все, - подумал Серов, - вторая половина повести, - прикинул он на глаз количество оставшихся листов, - будет посвящена тому, как живет этот юный подмастерье Август Фельднер, осененный новым знанием, и как он пользуется умениями, переданными ему пришельцем из будущего».

Он посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. «Может быть, хозяйка еще не спит? - подумал он. - Поболтаем». Саров вышел из комнаты. В коротком коридоре было темно, но снизу сквозь лестницу пробивался слабый свет. Он спустился вниз. Никого. Обидно. Включил чайник, покопался в кухонном шкафчике, нашел черный чай в пакетиках, заварил сразу два в большой кружке, прихватил вазочку с печеньем и побрел обратно в отведенную ему комнату. В коридоре остановился, вытянул ухо к спальне Фрэнсис. Тишина. «Рано ложится спать, - подумал он, - оно и понятно - деревня».

Саров расположился в кресле и, прихлебывая чай, автоматически прочитал следующую главу, вторя стенаниям главного героя: «Мне очень не хватало Сорок Четвертого. Как с ним было интересно; никто не шел с ним в сравнение, но самой замечательной тайной был он сам. И слова, и поступки его были удивительны, а он либо раскрывал тайну наполовину, либо вообще ее не раскрывал. Кем он был? Чем занимался? Откуда был родом? Как мне хотелось это узнать!»

И вдруг Саров подскочил в кресле, дойдя до строк: «С тяжким грузом одиночества и отчаяния на душе я вернулся в замок и вошел в свою комнату. Там сидел наш покойник!»

Собственно, не эти слова вызвали удивление Серова - эка невидаль, обычный поворот сюжета, для Марка Твена так даже и тривиальный. Но на полях около этих строк была проведена ногтем едва заметная черта. Саров поднёс рукопись ближе к глазам - черта пропала. Потом он сообразил, что все дело в направлении света, падающего от торшера. Он нашел положение, при котором черта была видна лучше всего, и быстро просмотрел предшествующие страницы рукописи. Никаких пометок не было. «А ведь при ксерокопировании она, скорее всего, не проявилась бы, - подумал Саров. - Какая, однако, глазастая и внимательная девица! И хитрющая - нет чтобы предупредить! Решила меня проверить - замечу ли? Но мы тоже не лыком шиты! Или это ее пометка? Нет, вряд ли. Во-первых; не посмела бы. Во-вторых, до этого момента были куда более яркие фрагменты, которые вполне можно было отметить. Это, похоже, все же след ногтя Теслы». И он принялся с резко возросшим интересом читать дальше, внимательно поглядывая на поля рукописи.

«Я тотчас кинулся прочь со всех ног: всю жизнь я боялся привидений и предпочел бы оказаться где угодно, но не с ним наедине. Меня остановил знакомый голос, звучавший слаще музыки для моих ушей: - Вернись! Я живой, а вовсе не привидение!»

Через пару абзацев появилась еще одна черта у строк:

«Нет, не мираж, я действительно умер, - сказал он в ответ на мои мысли и добавил с безразличным видом: - Для меня это сущий пустяк, я проделывал такие штуки много раз».

И туг Саров вместе с Августом Фельднером, вместе с Марком Твенам буквально взмолился:

«Расскажи мне что-нибудь обо всем этом, ну хоть немножечко, прошу тебя. Сорок Четвертый! Ты только дразнишь мой аппетит, а я жажду понять, как ты узнал про эти чудеса как разгадал непостижимые тайны».

Сорок Четвертый подумал немного, потом заявил, что вполне расположен ко мне и охотно занялся бы моим просвещением, но не знает, как за него взяться из-за ограниченности моего ума, убогости духовного мира и неразвитости чувств. Он помянул мои качества вскользь, как нечто само собой разумеющееся - архиепископ мог бы походя бросить такое замечание коту, нимало не заботясь об его чувствах, о том, что у кота другое мнение на этот счет…

– Да, просветить тебя трудно, - молвил он наконец. - Пожалуй, невозможно, надо создавать тебя заново. - Глазами он умолял меня понять его и простить. - Ведь ты. что ни говори, - животное, сам ты это сознаешь?

Мне следовало дать ему пощечину, но я сдержался и ответил с деланным безразличием: - Разумеется. Мы все порой животные.

Я, конечно, подразумевал и его, но стрела опять не попала в цель: Сорок Четвертый и не думал, что я его имею в виду. Напротив, он сказал с облегчением, словно избавившись от досадной помехи: