Загадка Отилии

— Софизм, софизм! В логике ты — мошенник! — же­стикулируя, воскликнул Вейсман, готовый обрушить на голову Феликса целый поток новых доказательств. Но Фе­ликс уже почти дошел до дома, и им нужно было рас­статься. Вейсман задержал его, осмотрел костюм, пощупал материю и выразил неодобрение, хотя костюм Феликса был хорош, разве что чуть-чуть плотен для весенней погоды.

— Хочешь иметь такой же элегантный костюм, как у Деметриада из Национального театра? Давай мне этот старый и двадцать лей, и я тебе достану новый, какого ты никогда в жизни не носил!

Феликс стоял в нерешительности, но Вейсман сунул ему в руку адрес, написанный на визитной карточке.

— Возьми, возьми. Это тебя ни к чему не обязывает! Когда надумаешь, заходи. Не пожалеешь!

— Принеси мне Вейнингера! — крикнул ему вдогонку Феликс и дружески помахал рукой.

Придя домой, он сразу же отправился в комнату Отилии и отыскал книжку стихов Самэна. Он раскрыл томик я уселся на стул, потом лег на софу. Туманная шелкови­стая атмосфера этой книги наполнила его каким-то непо­нятным трепетом. По правде говоря, ему не нравились эти стихи, он находил их слишком претенциозными, но через них ему становились понятней грезы Отилии, немые бури, переживаемые девушкой. На столе он увидел наперсток и тряпичную куклу. Из книги выпала заколка для волос и зеленая ленточка. Отилия показалась ему слабым сущест­вом, воспринимающим музыку так же страстно, как цветок впитывает во мраке влагу. Девушка, которая читала такие растекающиеся стихи, не могла быть натурой демониче­ской, наоборот, она должна была быть созерцательной на­турой, поддающейся любому безрассудному страстному по­рыву, покорной тому, кто пленит ее. Феликс возненавидел Самэна. Он прошел в свою комнату и взял медицинскую книгу, в которой говорилось о строении женского тела. Автор с некоторым пафосом подчеркивал обреченность женщины на пассивность. В последующие дни Феликс ра­зыскал Вейсмана и не отстал от него до тех пор, пока не получил Вейнингера. Прочел он его с увлечением, но го­речь этого оригинального самоубийцы не заразила его. Наоборот, его убежденность в том, что женщина — жертва своей физиологии, существо слабое, ищущее опоры в муж­чине, который должен ее оберегать и обогащать своей ин­дивидуальностью, еще больше укрепилась. Знакомство с Вейсманом и с вопросами, занимавшими его, открыли перед Феликсом ту сторону жизни, которой он стыдился. Для своего возраста он много читал, но гордился тем, что обращал внимание только на профессиональную подготовку. Он не заглядывал в свою душу, не мучился никакими про­блемами, жил, как самодовольное животное. Жизнь со всем ее многообразием подчиняется внутренним законам, и, на­ходясь под их гнетом, любой человек может найти себе оправдание. Он был самовлюбленным эгоистом, был дово­лен своим определенным положением в обществе и, не ведая никаких трудностей, был равнодушен к людям. Ко­нечно, Тити заурядный юноша, но и у него есть душа. Фе­ликс унижал его своими учеными претензиями, больно уяз­вил его самолюбие, ведя себя нетактично в истории с Джорджетой. Аглае зла и враждебно ко всем настроена, но это потому, что она любит своих детей. С Паскалополом он вел себя совсем неделикатно, хотя и не имел никаких прав на Отилию. Феликс постарался внимательно проанализи­ровать свое отношение к обеим девушкам и нашел, что он глубоко виноват перед ними. Отилию он начал преследо­вать, прежде чем убедился, что она любит его, компроме­тируя ее и ставя в двусмысленное положение. Джорджету же он просто-напросто оскорбил. Она ведь такая же, как и все девушки, хочет иметь свой домашний очаг и поль­зоваться уважением. Пусть она даже девица легкого пове­дения, все равно нельзя было так подло убегать из ее по­стели, где она приняла его с такой явной застенчивостью и уважением, польстившими ему. Она любила его, это было вне всяких сомнений, и считала его выше себя. Феликс решил, что, как только кончатся экзамены, он займется более глубоким и всеобъемлющим изучением жизни, а также систематическим контролем за собой, чтобы сразу обнаруживать и немедленно душить в себе всякое проявле­ние высокомерия и жестокости по отношению к другим. Что­бы не забыть, он взял тетрадку и записал ровным почерком:

«Буду стараться быть хорошим и скромным со всеми, буду воспитывать в себе человека. Буду честолюбивым, но не высокомерным».