Загадка Отилии

После долгой внутренней борьбы Феликс решил, что ему необходимо пойти к Джорджете, чтобы загладить не­приятное впечатление, которое осталось у девушки. Однако его беспокоило то, что поступок, к которому он принуж­дал себя, заставлял его внутренне радоваться. Следова­тельно, принятое им решение было не чем иным, как про­явлением слабости? Не означало ли оно также, что он уже не столь сильно любит Отилию? Он пытался честно разо­браться в своем чувстве, и ему казалось, что он понял при­чину этой двойственности. Отилию он любил целомудрен­но, как будущую жену, Джорджета же была ему нужна физиологически. Она волновала его, он ее желал и не боялся, что может по-настоящему влюбиться. Обдумывая все это, он отправился к Джорджете, которая приняла его с грустной радостью. Феликсу показалось даже странным, что такая легкомысленная и в то же время расчетливая в своих действиях девушка, красивая, как фарфоровая кукла, и, как кукла, бесстрастная и равнодушная, может прояв­лять такую щепетильность в вопросах морали.

— Домнул Феликс, — сказала она, — мне искренне жаль Тити. Я совсем не хотела заставить его страдать. Но понимаете, было бы нелепо, чтобы я... В конце концов, он смешон. Виноват во всем Стэникэ. Но я тоже виновата, потому что играла им. Генерал узнал обо всем (тот же Стэникэ, по своей привычке, не удержался, чтобы не рас­сказать ему) и дал мне это понять. Не из ревности, не по­думайте, — от доброты. Он человек добрый.

Феликса удивила эта доброта столь чуждых морали лю­дей. Он подумал об Аглае и о Паскалополе и решил про себя, что люди, не обремененные семьей, испытавшие все земные удовольствия, должны быть более терпимы, чем остальные. Во всяком случае, его умилило суждение Джорджеты, и он пристально взглянул на нее.

— Послушай, — проговорила она,— я считаю себя кра­сивой, обольстительной, понимаешь? Я вовсе не заносчива, но женщина чувствует, как на нее смотрят мужчины. И по­том, несмотря на мое окружение, я относительно целомуд­ренна, могу возбуждать и романтическое волнение. И вот я спрашиваю: неужели ты так робок? Или я лишена вся­кого интереса в глазах умного и образованного человека? Скажи мне откровенно, я не рассержусь. Почему ты бе­жишь от меня?

Под влиянием принятого им решения Феликс подошел к Джорджете и поцеловал ей руку. В глубине души он был взволнован и боялся, что окажется непоследовательным. Он чувствовал, что само естество, какая-то высшая сила требует, чтобы подобного рода отношения с женщиной были как-то определены. Джорджета поглядела на его вспыхнувшее лицо, заглянула в виноватые глаза и взяла юношу за подбородок. Феликс опять внутренне возмутился.

— Какие вы, молодые люди, странные — и смелые и непонятные. Почему ты тогда убежал от меня?

— Ты должна понять, что мне неудобно не ночевать дома. Дядя Костаке — человек старый, его нужно уважать. Потом — Отилия...

— Ты ее любишь, да?

Феликс ощутил особое удовольствие от возможности признаться в этом, и ему даже показалось, что таким обра­зом он докажет свое дружеское отношение к Джорджете.

— Да, я люблю ее по-настоящему.

Джорджета быстро сжала ему руку и поцеловала его.

— Что же тогда тебе от меня нужно, раз ты так лю­бишь Отилию?

Феликс отпрянул, обезоруженный этим аргументом. Джорджета вновь стала серьезной.

— Нет, — сказала она, — я, конечно, шучу, Если ты действительно любишь Отилию, я думаю, что она счастли­ва. Никакого преступления нет в том, что ты приходишь ко мне, любому мужчине это позволительно.

— Это правда? — Феликс ухватился за ее слова.— С Отилией мы знакомы давно, с детства. А тебя я люблю... по-другому. У меня тогда не было никакого плохого намерения, разреши мне загладить свою вину.

— Ах, — засмеялась Джорджета, — какой ты хитрый. Ты хочешь, чтобы я снова изменила генералу с тобой? Хорошо, я сделаю это, потому что я добрая девушка и, кроме того, питаю к тебе слабость, хотя ни на что и не притязаю. Но в конечном счете ты прав, потому что я могу быть опасной. Один юноша покончил из-за меня самоубий­ством. Люби меня понемножку, но не теряй головы!

Подобное нравоучение покоробило Феликса, и Джорд­жета заметила это. Девушка села к нему на колени и об­вила рукой его шею.

— Я поступаю глупо, читая тебе мораль. Прости меня, ты внушаешь мне такое уважение, что я становлюсь пе­данткой. По правде говоря, ты мне нравишься, и это глав­ное! Делай как знаешь!

Словно молния, в памяти Феликса мелькнул образ Отилии. Решение быть ей неизменно верным отодвигало непроизвольную радость от близости Джорджеты. Но он тут же поймал себя на том, что невероятно смешно в по­добных условиях взвешивать свои отношения. Он поло­жился на волю чувств, и оба они с Джорджетой были сча­стливы этой игрой, имевшей сладкий привкус опасности, хотя им по-настоящему ничто не угрожало. Когда он ухо­дил, Джорджета с глубокой симпатией посмотрела на него и прошептала с ласковым укором:

— Феликс, не влюбись в меня! Будь дерзким, каким и должен быть мужчина! Я это говорю для твоего же блага.