Загадка Отилии

Стэникэ ничего не узнал, но исключительное пристра­стие ко всему, что хоть как-то затрагивало его интересы, заставляло адвоката беспокойно кружить возле дома, словно кошка около жаркого. Феликс никак не мог понять, чего нужно Стэникэ, да тот и сам не сумел бы этого объ­яснить даже в порыве откровенности. У Стэникэ не было определенной цели. Он всегда находился в возбуждении, вечно ждал какого-то решающего события, которое изме­нило бы всю его жизнь. Эта относительная неопределен­ность его деятельности порождала у него бесконечное ко­личество идей и делала интуицию обостренной, как у под­линного художника. Стэникэ был вездесущ, раздавал наставления направо и налево, он был братом, отцом, советчиком для кого угодно и сам умилялся своими соб­ственными сентиментальными импровизациями. Феликс часто ловил его на том, что он подсматривает через окно в комнату дяди Костаке или шарит по дому. Однако Стэникэ всегда удавалось изобразить дело таким образом, что его наглые действия воспринимались как вполне есте­ственные, обычные поступки. Однажды Феликс застал его даже в своей комнате. Он прекрасно видел, как тот рылся в его вещах, но, когда он вошел, Стэникэ уже сидел на стуле возле стола и внимательно вчитывался в какой-то научный труд.

— Это очень интересный вопрос, — заговорил он, бара­баня пальцами по книге, словно само собой разумелось, что именно за книгой он и пришел. — Когда вы сдадите экзамены, дайте мне ее почитать, я тоже хочу просветиться. Точные науки всегда были моей страстью. Но родители умерли...

Феликс с таким удивлением смотрел на него, что Стэ­никэ все же почувствовал необходимость объяснить свое присутствие в комнате:

— Я все гляжу на Марину, как она постарела, бед­няжка. Знаете, она приходится им дальней родственницей! Ну и люди! Ты состоишь с ними в родстве, а они пре­вращают тебя в служанку. Вы не можете даже вообразить, во скольких благородных семействах творится такое свин­ство! Незамужняя сестра, немного придурковатая тетка бесплатно стирают белье для всех остальных. Можно ска­зать, что Марина не так много делает, но если это задаром, это уже нечестно. Я бы с радостью взял ее, чтобы спасти от нищеты, но разве они позволят? И главное, она сама этого не захочет. Клянусь честью, у этой Ма­рины должны быть деньги. Однажды она одолжила ста­рому Костаке две тысячи лей. Черт ее знает, где она хранит деньги! Я знал одну семью, где держали такую вот старую перечницу только потому, что у нее водились де­нежки. Но когда она умерла, так ничего и не нашли. И знаете почему? Посмотрим, есть ли у вас нюх! Феликс пожал плечами.

— У нее был любовник, дитя мое, горбун, с которым она прижила двух ребятишек, совершенно прелестных, если судить по крайней мере по их нежному цвету лица. Не знаю, чему там вас учит медицина, но у горбунов всегда рождаются беленькие дети, пухленькие, с нежной кожей, словно тубероза или лилия, похожие на растения, вырос­шие в погребе. И умирают они ровно через год... Вот я и спрашиваю, у кого останется Марина, если, избави бог,— а это все равно неизбежно — умрет Костаке? Кто про­играет или выиграет? На вашем месте я бы прощупал почву, я бы разузнал, сколько у нее денег. Я ведь вижу, что Марина к вам благоволит. Вы ее можете очень просто окрутить. Для вас, для студента, она клад, и все это вам гроша не будет стоить, разве что немножечко цуйки. Зато потом будете с деньгами. Но вопрос в том, есть у нее деньги или нет. Что вы скажете?

— Я об этом не думал, — ответил Феликс, — и вообще этот вопрос преждевременный, даже для того, кто в нем заинтересован. Кто первый умрет — дядя Костаке или она? Мало ли что может случиться! Мне кажется, что оба они еще крепкие.