Загадка Пушкина

«Небрежность его одежды, растрепанные (он немного был плешив) волосы и бакенбарды, искривленные в противоположные стороны подошвы и в особенности каблуки свидетельствовали не только о недостатке внимания к себе, но и о неряшестве»²⁷⁵, — вспоминает шапочный знакомец Пушкина, поляк Станислав Моравский

«Я не заметил ничего особенного в его личности и в его манерах, внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых людей…»²⁷⁶, — пишет о поэте англичанин Томас Рэйкс.

Характерно, что в обоих случаях неряшливость Пушкина подмечают иностранцы, свободные от излишнего благоговения перед знаменитым поэтом.

Перед нами одна из главных загадок Пушкина, точнее говоря, мифа о Пушкине. Биографы дружно восхищаются тем, как безалаберный ленивец умудрялся создавать несравненные шедевры.

Например, у А. Труайя читаем такой вот изящный пассаж: «От черного нагромождения зачеркнутых строк отделяются, как от айсберга, скелеты стихов. Из хаоса импровизаций рождается прекрасное, спокойное и веселое произведение. Кто бы мог подумать, что этот вертопрах, этот сорвиголова способен одаривать мир прекрасными, спокойными и веселыми сочинениями!»²⁷⁷ Здесь в цветистую галльскую риторику упаковано крайне наивное, ходульное представление о пушкинских стихах — якобы абсолютно гармоничных и безупречно совершенных.

Но парадоксальный разрыв между беспечным неряхой и великим мастером стиха в одном лице, эта дразнящая тайна гениальности, увы, объясняется с обескураживающей простотой. Никакой тайны тут нет. Вопреки общепринятому мнению, пушкинское творчество вполне подстать творцу, оно так же изобилует неряшливостями словесными, умственными и нравственными, как жизнь и быт поэта.

Что же касается стихотворения «Свободы сеятель пустынный…», тут дурную шутку с поэтом сыграли не только жаркое марево вдохновения вкупе с прирожденной расхлябанностью и ленью. В небольшом тексте, всего из тринадцати строчек, наглядно проявился прирожденный, хронический изъян пушкинского мышления. Это — неумение выстраивать композицию произведения (в старину ее называли «планом») и увязывать ее со смыслом.

Столь крупный, органически присущий пушкинским творениям дефект не остался незамеченным для многих современников поэта.

К примеру, В. Н. Олин в рецензии на «Бахчисарайский фонтан», тщательно разобрав композицию поэмы («план»), заключает, что в ней «нет узла или завязки, нет возрастающего интереса, нет развязки»²⁷⁸.

А вот как судил о поэмах Пушкина Н. М. Карамзин, писавший И. И. Дмитриеву о поэме «Руслан и Людмила»: «В ней есть живость, легкость, остроумие, вкус; только нет искусного расположения частей… все сметано на живую нитку»²⁷⁹.

О «Кавказском пленнике» он отозвался в письме Вяземскому так: «Пушкин написал Узника: слог жив, черты резкие, а сочинение плохо; как в его душе, так и в стихотворении нет порядка»²⁸⁰.

Схожие недостатки Карамзин отмечает и в «Бахчисарайском фонтане», сообщая И. И. Дмитриеву свое мнение о поэме: «Слог жив, черты прекрасные, но в целом не довольно силы и связи»²⁸¹.

П. А. Вяземский в хвалебной рецензии на поэму «Цыганы» нехотя говорит об «отсутствии связи видимой и ощутительной, по коему Пушкин начертал план создания своего»²⁸², усматривая в этом утешительное сходство с «Гяуром» Байрона.

Здесь уместно вспомнить, что, как на грех, В. Г. Белинский в седьмой статье цикла «Сочинения Александра Пушкина» справедливо отмечает, что «Полтава», хотя и превосходит «Цыган» в «совершенстве выражения», но уступает им «в единстве плана»²⁸³.

А итоговый вердикт замечательного критика о «Полтаве» точен и взвешен: «Лишенная единства мысли и плана, а потому, недостаточная и слабая в целом, поэма эта есть великое произведение по ее частностям»²⁸⁴.

Как видим, о Пушкине умели судить метко и здраво в те времена, когда его творения еще не возвели в статус сакральных текстов, преисполненных нечеловеческого совершенства.

Сам же Пушкин, сознавая свой недостаток, снисходительно бравировал в письме А. А. Бестужеву от 30 ноября 1825 г.: «Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов — но я право более люблю стихи без плана, чем план без стихов» (XIII, 245).

Итак, пренебрежение к обдуманной стройности произведения не раз жестоко мстило Пушкину. Но стихотворение «Свободы сеятель пустынный», на мой взгляд, оказалось непревзойденным по гомерической смехотворности. Судите сами. Испанцы и прочие греки названы скотами, поскольку не отозвались на «чести клич», брошенный знаменитым русским поэтом. А незадачливый сеятель, не дождавшись восхода звезды-Люцифера, принялся осыпать стада европейских народов живительным семенем и презрительными колкостями.

Если это поэзия, то что же тогда прикажете называть ахинеей?

Между тем овеянное авторитетом классика абсурдное стихотворение читатели воспринимают как откровение, как истину в последней инстанции. И никто не замечает, что из-под пера классика на сей раз вышла преисполненная грязного человеконенавистничества белиберда. До смешного бредовые строки Пушкина то и дело сочувственно цитируют публицисты.