Загадка воскресшей царевны

Сергей Дмитриевич, человек сугубо практический, относился с восхищением к творческим способностям своих племянников. Конечно, рисунки Глеба не имеют отношения к искусству, но какой свободный полет фантазии! Татьяна всегда мечтала стать писательницей, даже и во Франции кое-что пыталась сочинять, но не могла найти издателей: ведь это были бульварные романы, les romans de mauvais ton, как говорят французы, – «романы дурного тона», к тому же написанные дурным французским языком. Впрочем, то, чего хотел Боткин от Татьяны, и должно было стать самым настоящим романом дурного тона, ибо высокими материями историю спасения Анастасии не оправдать. Это во-первых. А во-вторых, эта история должна была пробудить к ней жалость – чисто человеческую жалость и сочувствие!

После нескольких очень серьезных посланий и телеграмм Сергею Дмитриевичу удалось наконец выманить племянницу в Берлин, тем более что произошли два неприятных события, которые настроили эмигрантское сообщество против опекаемой Боткиным претендентки.

Ее посетили Жильяр и Волков[68].

Самым печальным было то, что произошли эти посещения в отсутствие Сергея Дмитриевича и неожиданно для самой «фройляйн Анни».

Окрестности Перми, 1918 год

Сначала они некоторое время сидели в кустах и следили за избушкой телеграфиста. Окошко было плотно завешено изнутри, но сбоку оставалась освещенная щелочка.

– Один ли он там? – пробормотал Гайковский настороженно. – Сейчас схожу гляну.

Аня молчала. Ей очень хотелось, чтобы оказалось, что Григорьев не один, что ее оставить негде и Гайковскому пришлось бы взять ее с собой. Хотя устала она уже до изнеможения: хорошо, что Гайковский дал ей по пути хлеба и воды из какой-то мятой фляжки – сил чуть прибавилось, а вот ноги подкашивались. Да и растерла их порядком, отчего последнюю версту шла чуть ли не враскоряку, стыдясь, что Гайковский заметит и спросит, что это с ней.

Прилегла было на уже холодную землю, но тут же такая дрожь начала бить, что пришлось снова сесть.

– Ага! – вдруг сказал Гайковский, и Аня увидела, что дверь домика открылась и на крыльце показался Григорьев. В руках у него было ведро, содержимое которого он выплеснул в какую-то канаву, отойдя на пару шагов от крыльца. Начал подниматься по ступенькам, и тут Гайковский негромко свистнул.

Григорьев обернулся, начал вглядываться в темноту.

Гайковский пошел к нему.

Аня не слышала, о чем они говорят, но смогла увидеть, как Гайковский приглашающе махнул рукой.

Аня с трудом поднялась и побрела к домику.

Гайковский буквально втащил ее внутрь, торопливо прикрыл дверь:

– Не на прогулке, знаешь ли!

– Да ноги у меня не идут, – пробормотала она жалобно, косясь на Григорьева.

Даже при слабом освещении до половины прикрученной «летучей мыши»[69], висевшей под потолком, видно было, с каким ужасом смотрит на нее телеграфист.

– Нет, да вы что… да как… – бормотал он слабо. – А ну как отыщут? А ну как нагрянет кто?

– К тебе часто ночью заходят?

Григорьев пожал плечами:

– Да не сказать… Ну а вдруг?

– Ладно, хватит, – грубо оборвал его Гайковский. – Вдруг, вдруг… Как говорится, ни светило, ни горело, да вдруг и припекло. Не трясись! Я часа через два вернусь. Тут дороги-то до Нижней Курьи всего ничего. А ты, – он повернулся к Ане, – молись, чтобы никакая злая сила не нагрянула.

– Нет, я не могу, – тонким голосом затянул Григорьев. – Боюсь… я лучше домой пойду, с тобой, в Нижнюю Курью. Если кто сюда заявится, потом скажу, что забыл про дежурство.

– А к стене за такое забытье не боишься встать? – фыркнул Гайковский.

– Да нет, за это не поставят, – неуверенно промямлил Григорьев, – а вот если ее тут найдут, на месте меня пристрелят, даже не поведут никуда.

– Так, может, и не ждать? – задумчиво сказал Гайковский, доставая из кармана револьвер, найденный у убитого охранника.

Пощелкал барабаном. Патронов было только четыре, однако Григорьев попятился, понимая, что на него этого боезапаса хватит с лихвой.

– Не надо… – просипел он, бестолково поводя руками перед лицом, словно пытаясь отмахнуться от угрозы.

– Ну и хорошо, – покладисто кивнул Гайковский, убирая револьвер. – Не надо так не надо. Только ты тихо сиди и дай девке отдохнуть, пока я не вернусь.

Григорьев молча плюхнулся на табурет, понурился, и стало понятно, что он готов так сидеть несходно, считая минуты до возвращения Гайковского.

– Я вернусь, – произнес тот, вглядываясь в лицо Ани. – А ты и впрямь вздремни. И вот что… – Он вынул из кармана револьвер и подал ей: – Умеешь?

– Конечно, – спокойно сказала она.

– Ишь ты! – удивился Гайковский и ушел.

Несколько минут Григорьев сидел в прежней позе, потом тяжело вздохнул, словно смиряясь с неизбежным, и заискивающим голосом обратился к Ане:

– Чайку вам налить? Горячий… печка вон пылает.

Аня задумчиво поглядела на печку, смерила взглядом огромный медный чайник, потом повернулась к хозяину:

– Вас как зовут?

– Максим… Максим Андреевич. А вас? – И спохватился: – Ох, простите… ваше вы… Анастасия Нико…