Каждому освободившемуся заключенному полагалось выходное пособие в виде ничтожной суммы денег и холщовой сумки, в которой лежали жесткое тюремное полотенце, кусок мыла, мочалка, смена белья, кусок хлеба, пакетик соли да луковица. Когда Анатолий, сняв черную, с белой полосой через плечо тюремную робу узника Руммельсбурга и надев свою прежнюю одежду, изрядно севшую от прожарки в особой камере (так уничтожали вшей, которые могли затаиться в швах), со слежавшимися за два года складками, сунул руку в сумку и нащупал эту луковицу, он едва не зарыдал – но не от лукового запаха, впрочем, а от смеха. Бог весть, отчего этот тюремный прощальный паек так его развеселил! Уже через пару дней он благословлял руммельсбургское начальство за щедрость.
Берлин, 1922 год
Среди русских эмигрантов, которые безоговорочно признали, что пациентка Дальдорфа – это воистину младшая дочь русского императора, были барон Артур фон Клейст и его жена Мария. До революции барон фон Клейст служил начальником одного из провинциальных полицейских управлений в Польше. Они часто навещали «фройляйн Анни», называли ее только ее высочеством, великой княжной и Анастасией Николаевной, привозили подарки и вообще составляли ей компанию. Между тем руководство Дальдорфа, изрядно утомленное той суетой, которая чуть ли не каждый лень происходит вокруг одной из пациенток и мешает остальным спокойно выздоравливать, задумало перевести ее в клинику для душевнобольных в провинции – в Бранденбурге.
Это напугало и «фройляйн Анни», и Боткина, который понимал, что он рискует окончательно утратить контроль над событиями. Он как манны небесной ждал приезда в Берлин великой княгини Ольги Александровны, которая – Боткин в этом не сомневался! – знает, как получить доступ к романовским миллионам. Но посещения Буксгевден, Жильяра и Волкова подействовали на претендентку очень плохо. Она совершенно пала духом. Если
Боткин понимал, что испуганную девушку должны сейчас окружать люди, у которых ее персона не вызывает никаких сомнений, чтобы их уверенность передавалась ей. Такими людьми были фон Клейсты. Воистину, их послало само Провидение, чтобы одобрить интригу, которую задумал Сергей Дмитриевич Боткин!
Он навестил роскошные апартаменты Клейстов, занимавшие весь четвертый этаж дома № 9 по Неттельбекштрассе в Шарлоттенбурге, и завел разговор о том, в каком жалком положении находится русская великая княжна, упирая на то, что она погибнет в провинциальной клинике.
– Я, как и вы, господа, верю каждому ее слову, но не удивляюсь, что она теряется и путается при встрече с бывшими знакомыми и приближенными, – говорил Сергей Дмитриевич. – Немудрено спятить, если тебя считают сумасшедшей, да еще и в окружении сумасшедших. Ах, если бы вокруг нее были домашняя обстановка и добрые, искренне верящие ей люди! Я бы без раздумий взял ее к себе, считая это великой честью, но ведь я живу один, старым холостяком, и пребывание в моем доме может бросить нежелательную тень на ее имя.
И он многозначительно умолк.
Клейсты мигом бросились на выручку и в один голос, даже перебивая друг друга, принялись восклицать, что с превеликим удовольствием примут ее высочество под свой кров – на свое попечение, «исходя из гуманистических соображений», как выразился барон, добавив, что он обеспечит младшей дочери императора все, в чем она нуждается, – разумеется, в соответствии с имеющимися у него средствами.
И вот 30 мая 1922 года «фройляйн Анни» покинула Дальдорф.
Супруги фон Клейст выделили ей отдельную комнату, предоставили горничную из числа домашней прислуги, а их замужние дочери, фрау Ирмгард Фройнд и фрау Анны Рейм, купили ей одежду.
Барон и баронесса фон Клейст, а также их две младшие дочери, Ирена и Герда, которые по-прежнему жили с родителями, ходили вокруг гостьи на цыпочках, прислуга наперебой стремилась ей услужить. Словом, все шло прекрасно, и Боткин не сомневался, что уверенность в своих силах вернется к претендентке очень скоро, тем более что в Берлин наконец-то приехала его племянница Татьяна!
Она встретилась с «фройляйн Анни» у Клейстов и с первой минуты заявила, что уверена: перед ней великая княжна.