Загадка Заболоцкого

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь, —
На самом деле то, что именуют мной, —
Не я один. Нас много. Я – живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый, —
Мой бедный прах, когда-то так любимый.
А все я жив! Все чище и полней
Обьемлет дух скопленье чудных тварей.
Жива природа. Жив среди камней
И злак живой и мертвый мой гербарий.
Звено в звено и форма в форму. Мир
Во всей его живой архитектуре —
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре.
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!

[Заболоцкий 1972, 1: 202–203]

В начале стихотворения идея изменения и эволюции подчеркивается с помощью названия, повторения глагола «меняться» в различных формах и аллитерации м/н, далее подкрепленной косвенными падежами местоимения первого лица мной и меня и притяжательным мой. Сопровождается эта идея другой, до некоторой степени противоположной – идеей самотождественности. Этот вопрос станет центральным в переписке Заболоцкого по вопросу о бессмертии с Константином Циолковским, ученым, проектировщиком ракетной техники и провидцем. Тринадцать случаев употребления местоимения первого лица и его притяжательных форм в первой строфе, состоящей из 14 строк, свидетельствуют о наличии в произведении устойчивого концепта «я», тогда как хиазм между местоимениями первого лица и глаголами со значением именования во второй и третьей строках подчеркивает множественность смыслов индивидуальной идентичности.

Лишь именем одним я называюсь, —
На самом деле то, что именуют мной, —
Не я один. Нас много. Я – живой.

В то же время нарушающая метр четвертая строка чуть выше, с тремя точками, ни одна из которых не совпадает с положением цезуры в предыдущих строках, гарантирует, что мысль поэта о сложном характере идентичности не ускользнет от внимания читателей[249]. Еще один набор метрических приемов встречается в пятой–седьмой строках, возможно, как средство привлечь внимание читателя к связи между смертью и продолжающейся жизнью. Точка в шестой строке создает исключительно сильную срединную цезуру, выделяя загадочное утверждение: «Я умирал не раз». Вторую половину строки занимает не слишком «поэтическое» выражение «О, сколько мертвых тел», которое оттеняется спондеем, созданным двумя ударными слогами О, сколько, с повтором звука ол’, и переносом на следующую строку, которая в итоге раскрывает подспудный смысл предыдущего:

Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!