Загадка Заболоцкого

Какими бы ни были источники, родственные идеи снятия покрова и откровения охватывают все творчество Заболоцкого. Они выражены как в Декларации ОБЭРИУ в 1928 году, в самом начале творческого пути поэта, так и в 1957 году, незадолго до смерти, в двух коротких очерках «Мысль – образ – музыка» и «Почему я не пессимист» и в стихотворении «Вечер на Оке». Стоит напомнить, что метафоры «повседневной шелухи» и «литературной позолоты» у обэриутов относились к наружной оболочке предмета, которая скрывает или искажает его истинную сущность. ОБЭРИУ претендовало на умение снимать со слов «повседневную шелуху», очищать их от «литературной позолоты» и от «мусора истлевших культур» посредством «столкновения словесных смыслов». Как в православной концепции обожения, процесс очищения преображает как сам предмет, так и тех, кто видит его настоящим. Это позволило бы наблюдателям увидеть предмет «голыми глазом», сделать слово «достоянием искусства» и создать «не только новый поэтический язык… но и… новое ощущение жизни и ее предметов» [ОБЭРИУ 1928].

В эссе «Мысль – образ – музыка» Заболоцкий вместо понятий шелухи, позолоты или завесы использует понятие маски, но основной смысл остается тем же. Подобно формалистам с их озабоченностью «автоматизмами» восприятия, он находит корень проблемы в ошибочном восприятии «обыденности». «Будучи художником, – пишет Заболоцкий, – поэт обязан снимать с вещей и явлений их привычные, обыденные маски, показывать девственность мира, его значение, полное тайн» [Заболоцкий 1972, 2: 286–287][335].

В конце очерка «Почему я не пессимист» эта мысль выражена еще более четко и еще более прямо связана с «Вечером на Оке» и с Декларацией ОБЭРИУ. Здесь Заболоцкий к своему запасу метафор, служащих для описания препятствий к восприятию высшей реальности, добавляет понятие «пленка повседневности». В ответ на призыв Декларации ОБЭРИУ смотреть на мир «голыми глазами» он пишет, что, как художник, он снимает пленку с глаз читателей: «Вот я снимаю пленку с твоих глаз». Повторяющееся выражение «вещи и явления» здесь, как и в очерке «Мысль – образ – музыка», по своему значению поразительно похоже на предмет в Декларации ОБЭРИУ. Мысль о том, что художник путешествует в мире «очаровательных тайн», перекликающаяся с идеей очарования из «Вечера на Оке», могла бы уподобить его одному из тех символистов, которых он деликатно критиковал в студенческом эссе «О сущности символизма», если бы не его непоколебимая приверженность предмету, «вещам и явлениям», и его радостное и вполне земное отношение к своему призванию.

Путешествуя в мире очаровательных тайн, истинный художник снимает с вещей и явлений пленку повседневности и говорит своему читателю: то, что ты привык видеть ежедневно, то, по чему ты скользишь равнодушным и привычным взором, – на самом деле не обыденно, не буднично, но полно неизъяснимой прелести, большого внутреннего содержания, и в этом смысле – таинственно. Вот я снимаю пленку с твоих глаз: смотри на мир, работай в нем и радуйся, что ты – человек! Вот почему я не пессимист [Заболоцкий 1972, 2: 287–288].

Многое изменилось для Заболоцкого в течение его жизни. Но ключевые аспекты его поэтической личности остались неизменными: зачарованность миром вещей, уважение к миру как к данности и вера в роль художника как передатчика высшей реальности, присущей действительному миру.

Отойдя от сопряженных вопросов и вернувшись к тексту «Вечера на Оке», продолжим находить параллели с другими произведениями Заболоцкого. В стихотворении «Я не ищу гармонии в природе» «слепая ночь» спускается к реке, когда наступает закат. В «Вечере на Оке» леса «вздыхают» и «опускаются» в воду, скорее всего, в виде отражений или теней. В отдаленной перекличке с эротическим образом реки в стихотворении «Сердце-пустырь», написанном на 30 лет раньше, «вся грудь реки приникнет к небосводу и загорится влажно и светло».

Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.