Загадка Заболоцкого

В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
На нас, неочарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.

[Заболоцкий 1972, 1: 333]

Первое четверостишие осаживает сетующего лирического героя стихотворения «Я не ищу гармонии в природе» и обращается к широко распространенному романтическому представлению о художнике как о провидце и гении. Поэт утверждает, что в русском пейзаже есть очарование, радость и, предположительно, гармония. Глагол есть, который Тютчев любил применять в натурфилософских стихах, означает экзистенциальное утверждение. Более того, он противоречит экзистенциальному отрицанию нет, которое вроде бы подразумевается в зачине «Я не ищу гармонии в природе», хотя по внимательном прочтении становится ясно, что гармония в природе на самом деле не отрицается. Начало «Вечера на Оке» подтверждает наличие в природе радости, но ставит под сомнение способность человека воспринимать эту радость: «но она / Открыта не для каждого и даже / Не каждому художнику видна». Лирический герой предшествующего стихотворения высокомерно предполагал, что вполне способен воспринимать природную гармонию, лишь бы она существовала (и на этом основана его полемика). Во вселенной Заболоцкого, как и в православной вселенной, нет никаких гарантий, что с помощью человеческих чувств возможно постичь высшую истину. Вероятнее всего, что это и невозможно, поскольку и православное богословие, и «богословие» Заболоцкого чают преображения. Постижение высшей истины приходит, когда человек выходит за пределы своего человеческого состояния и приобщается божественной жизни вселенной. По выражению Лосского, «Преображение – это телесное и видимое явление Божественной славы» [Успенский 1997: 180][327]. В зачине стихотворения также подготавливается почва для вечернего чувствительного размышления. В «Вечере на Оке» отсутствует подробное, поэтапное описание угасания чувственного восприятия, которое встречается в более ранних вечерних размышлениях. Автор утверждает, что человеческие чувства обычно непригодны на то, чтобы увидеть радость пейзажа, ведь на это способен не каждый, и даже не каждый художник. Кроме того, отсутствие первого лица в стихотворении означает, что для индивидуального чувственного восприятия просто нет субъекта. Единственное местоимение первого лица в стихотворении находится в винительном падеже и множественном числе, служа прямым дополнением: «природа смотрит… на нас».

Таким образом, в «Вечере на Оке» в первых строках автор опровергает лежащие на поверхности исходные предпосылки стихотворения «Я не ищу гармонии в природе», а также обращается к идеальным романтикам, похожим на персонажа стихотворения «Поэт и его друг» Веневитинова. Внимание поэта у Веневитинова пристально сосредоточено на его собственном гении, на его способности «читать» книгу природы. Он утверждает: