Загадка Заболоцкого

В своем понимании фигуры художника ОБЭРИУ также приближается к православным традициям. Это сходство обусловлено отсутствием авангардно-утопического запала в начинаниях ОБЭРИУ, несмотря на авангардистский тон обэриутской риторики. Неопримитивисты, футуристы и другие авангардистские утописты отводят художнику роль творца с безграничными возможностями, о чем свидетельствуют ранее приведенные высказывания Маяковского и Лившица. К этому можно добавить высказывание Шевченко, который в эпиграфе к «Неопримитивизму» пишет: «Художник должен быть смелым… он не должен подчиняться природе и лишь черпая в ней материал для переживаний, быть творцом и властелином ее форм». Именно такой творец, по мнению некоторых, превратился в предреченного и рокового «инженера человеческих душ» [Шевченко 1989: 54][173]. Художник, подразумеваемый Декларацией ОБЭРИУ, – не творец, не создатель миров и людей. ОБЭРИУ наделяет художника ролью, похожей на роль иконописца, который чтит данный Богом мир и его предметы, который применяет искажение, чтобы передать божественную сущность уже созданного мира, и который подводит зрителя к восприятию высшей реальности, которая уже существует. Обэриутская идеология сродни «онтологизму», который Флоренский называет «существом православия» и который есть «принятие реальности, от Бога им данной, а не человеком творимой…» [Флоренский 1916: 535][174].

Избыточно дробный характер «Трех левых часов» и других обэриутских представлений, гипертрофия предметов в ранней поэзии Заболоцкого и выходы в мир абсурда у Хармса и Введенского – все это аспекты того же самого поиска природно-метафизической истины, сформулированного в Декларации ОБЭРИУ. Это не значит, что ОБЭРИУ было религиозным объединением. Также это не значит, что авторы Декларации ОБЭРИУ взялись за переработку православных принципов сознательно. Здесь мы утверждаем, что культурные паттерны укоренены очень глубоко, и отвергнуть их нелегко даже самопровозглашенным «иконоборцам» авангарда. ОБЭРИУ, последний в советскую эпоху вздох авангарда, возможно, своим искусством опередило время. Но его православное богословское обоснование, представленное в Декларации, было, несомненно, обращено в прошлое.

Глава пятая Ленинградский юродивый

ВОПРОСЫ САТИРЫ, КРИТИЧЕСКОЙ РЕЦЕПЦИИ, СТОЛБЦОВ И «СТОЛБЦОВ» И ЮРОДСТВА ПОЭТА

Итак, во имя чего же юродствует Заболоцкий?… Здесь гаерство становится уже издевательством над социалистической действительностью.

А. Селивановский. На литературном посту № 15, 1929 год

О «Столбцах» – критика обвиняет меня в индивидуализме, и поскольку это касается способа писать, способа думать и видеть, то, очевидно, я действительно чем-то отличаюсь от большинства ныне пишущих.

Заболоцкий

Отчуждая себя от общества, надевая вериги юродства, подвижник как бы получает позволение обличать. Но он не призывает к переменам; его протест не имеет ничего общего с бунтом, радикализмом или реформаторством. Юродивый не посягает на социальный порядок, он обличает людей, а не обстоятельства. Это, в сущности, резонер, консервативный моралист.

А. М. Панченко

В 1929 году, через год после ошеломительного эксцентричного выступления ОБЭРИУ «Три левых часа», Заболоцкий выпустил свой первый сборник стихов «Столбцы». Тем самым он осуществил свою мечту стать признанным поэтом и в то же время воплотил в книге принципы Декларации ОБЭРИУ. Книга вышла тиражом всего 1100 экземпляров, но вызвала немалый ажиотаж в ленинградских культурных кругах. Беспартийная интеллигенция, по воспоминаниям, восприняла эту книгу как своего рода «откровение». Через месяц после выхода книги ее нельзя было купить ни за какие деньги. Эти 22 стихотворения перепечатывались на машинке, переписывались от руки и заучивались наизусть. Партийный же аппарат встретил это откровение «в штыки». Согласно сообщению одного из источников, значительная часть печатного тиража была конфискована и уничтожена. Стихотворения из «Столбцов» на десятилетия были исключены из сборников стихов Заболоцкого [Филиппов 1965: xxxiii; Максимов 1984а: 125, 134–135; Лихачев 1991: 34; Заболоцкий Н. Н. 1998][175].