Загадки Красного сфинкса

– Не сдается, чтоб ему! Пока всех не уморит – ворота не откроет. После того как дамбу построили, жрать им стало нечего, так он придумал – отправил всех женщин, детей и стариков вон из города, к нам в лагерь, мол, кормите. Маршал и сказал: мол, либо сдавайтесь, либо будем стрелять во всех, кто пересечет пределы нейтрали.

– Многие пересекают? – поинтересовался Виньи.

– А вы бывалый, да? – обрадовался мушкетер. – Старики. Стариков много постреляли. Лучше пуля, чем голод, я согласен. А тут… – он скривился, как от боли, – бабы. Детишки.

– Я у Мансфельда служил, – ответил Жан-Поль. – Пока такие козявки живы – еще не край. Когда самый голод – детей живых не остается. Вообще.

– Траву вот собирают. Ракушки на берегу. Вы не вздумайте кормить – всех не накормишь, а самому под трибунал – в два счета, – предупредил меня солдат.

– Сам-то как? Кормят, поят?

– Довольствие отменное, – сообщил солдат. – Подвоз регулярный, никогда еще так хорошо не служил. Кабы не эти! – он махнул рукой на неприступные стены крепости, к которым уже подходила женщина с детишками.

– Так значит, ворота все-таки открываются? Иначе как они вовнутрь попадают?

– Да какие там ворота! Калитка узенькая, и вся под обстрелом.

Мы возвращались в ставку в молчании. Потом Жан-Поль не выдержал:

– Люсьен, – он положил мне руку на плечо, – ты не думай об этом. Война есть война. Всегда где-то умирают от голода дети. Тем более, на войне. Ничего ты не сделаешь.

– Я мог бы дать им хлеба.

– Уж лучше сам к ним иди и дай себя убить – из тебя супа наварят на всю Ла-Рошель, я серьезно. Ты вон как закабанел, лафет пушечный одной рукой небось подымешь, – он хлопнул меня по загривку и замолчал уже с концами.

На следующий день Монсеньеру доложили о прибытии английского флота. Полсотни судов под командованием лорда Денби стали на якорь в заливе, намереваясь утром начать штурм.

– Мы будем на дамбе с рассветом, – сообщил Монсеньер. – Не будем обижать лорда Денби пренебрежением.

*Дамба имела около полутора километров в длину, 16 метров ширины в основании, и 8 метров – в верхней части, несла 11 фортов и 18 редутов.

** Встреча французского короля Франциска I и английского короля Генриха VIII в 1520 году была так роскошно обставлена, что получила название «Поле золотой парчи».

Глава 21. Сражение

Сказать, что я был поражен – значит, не сказать ничего. При слове «дамба» я представлял себе что-то вроде нескольких бревен, положенных в воду. Ну хорошо – очень длинных бревен.

А вместо этого увидел… Пале-Кардиналь в водах ла-рошельской гавани. Крыша дворца была ненамного шире, чем это сооружение – с башнями через каждые десять туазов, с широким каменным полом из гранитных плит, а стволы лучших мачтовых сосен, темные от смолы, уходили наискось прямо в низкое небо, напоминая громадные пушки, призванные сбивать в полете ангелов.

Вверху тяжело тащились тучи, внизу глухо рычало море. Бледно-серая туша океана тяжело ворочалась, пытаясь сбросить ярмо со своей спины.

Серое море сливалось с серым небом, и линию горизонта трудно было бы различить, если б не английская эскадра, на всех парусах спешащая прямо на нас.

– «Виктория», – к собственному изумлению, у меня получилось прочесть английскую надпись на борту многопалубного корабля величиной с Нотр-Дам.

– «Виктория» – флагман, вон вымпел лорда Денби! – воскликнул Рошфор. – Смотри, открывают орудийные порты, будут стрелять!

На борту «Виктории» блеснуло, завыло и грохнуло. Треск, плеск, окатило до пояса – ядром посшибало края опорных балок над головой. Море волновалось у меня под ногами, выплескиваясь на гранит и норовя стащить с дамбы.

Тут закричали слева, и целая рота пушкарей обступила лафеты, ловя англичан на мушку. Уши разорвал грохот, поплыл сизый дым, и в корме флагмана зазияла пробоина размером с карету. Люди посыпались в воду.

– Жаль, что там нет Бэкингема! – кровожадно заявил Рошфор.

Наши опять вдарили, ноги мои подкосились, и я упал на плиты, вцепившись в обросшую тиной балку.

«Вот так и буду сидеть, – думал я, – плевать что мокрый», – меня окатило до шеи, но мысль о том, чтобы встать во весь рост, внушала ужас. Как будто все воет, грохочет, дымит и падает – исключительно по мою грешную душу.

Наши пушки вели прицельный огонь по англичанам. Те, из-за начинающегося шторма, скученности и болтанки, били то выше, то дальше цели, откалывая верхушки у балок-опор, не в силах нанести значительного ущерба. Ближе им не давали подойти остовы затопленных кораблей, обнажаемые волнами в самых неожиданных местах. «Лайон» налетел на грот-мачту такого утопленника и пропорол днище. Его со вкусом расстреляла ближайшая команда пушкарей.

Тут соленая пыль залепила мне глаза, я затряс головой. И увидел Монсеньера.