Загон

Спросоня, я метался по квартире и никак не мог сообразить, что мне надо сделать. Взять куклу, найти ключи от машины, не забыть ключи от квартиры: — как только я хватал одно, второе куда-то немедленно исчезало. То ли я еще не очнулся от забытья, то ли Бака сопротивлялся, в преддверии поездки. Я уже начал думать, что он и в самом деле способен на пакости.

В конце концов, я собрал все, что было необходимо, и выбежал из дома.

По моим расчетам, чтобы добраться до института мне за глаза хватит и сорока минут, но по дороге меня ждали все те же распроклятые пробки, с бессчетным количеством аварий, и в итоге, на рандеву я опоздал почти на полтора часа.

Жан с профессором Коломейцевым успели наговориться обо всем и про все, и теперь просто сгорали от нетерпения. Хорошая все-таки штука, мобильный телефон, не могу сказать, что это их успокаивало, но, по крайней мере, я мог ставить их время от времени в известность, на каком этапе пути я нахожусь в каждый данный момент.

— Тысячу извинений, — тяжело дыша, протиснулся я в кабинет, — На меня что-то нашло, провалялся дома в каком-то дурном забытьи. Еще раз приношу свои извинения, хотя должен сказать, что время в запасе было, однако, дорога забита до предела, пробка на пробке. Не рассчитал…

— Вы не рассчитали, но за вас есть кому рассчитать и время, и события — проговорил профессор. — Давайте, показывайте «ЭТУ», куклу сувенирную.

Я достал Баку из сумки и протянул профессору.

У того округлились глаза.

— Жан, ты «ЭТО» подарил маленькой девочке? В твоей голове есть ум? Господи, не для подарков ведь сделана эта чертовщина! Неужели тебя не остановил ее устрашающий вид? Это, что, забава для ребенка?

— А что тут такого-то? Мне это чучело тогда показалось даже симпатичным… — Жан в растерянности терзал свою шевелюру. — Понимаете, Кате всегда нравились вещицы, которые я привозил отовсюду для пополнения своей коллекции. И не знаю почему, но в тот раз я просто решил угодить ребенку. Сам не пойму, как это получилось…

— Не ожидал я такого от тебя, Жан! — возмутился профессор. — Не может он, видите ли понять! Ты же коллекционер! Так неужели же ты не обратил внимания на то, что это африканское «изделие» прошито сухожилиями? Хотелось бы мне надеяться, что животного! Да уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы «ЭТО» не дарить ребенку! Данная кукла не имеет ничего общего с детскими игрушками. Это корявое и убогое изделие, произведенное на свет с определенной целью! Подозреваю с какой! Да ты только посмотри, — воскликнул он, — как омерзительно оно выглядит!

У меня, холодок, пробежавший по спине, пошевелил волосы на затылке. Сухожилия животных мне никогда видеть не доводилось, а уж тем более… свят, свят, свят! А перед глазами уже так и рисовались африканские дебри, мерзкая картина жертвоприношения, кровь, бьющая фонтаном из перерезанного горла несчастного животного и… эта кукла.

Профессор без устали отчитывал Гебауэра, тот пытался оправдываться, в ход пошла специфическая терминология, которой, факт сам по себе довольно интересный, Жан пользовался столь же свободно, как и его оппонент. Да скоро ли они закончат свою болтовню! Надо же делать что-то! А за окном было уже темно, я томился ожиданием, а в голове продолжал прокручиваться омерзительный ритуал.

Глаза невольно закрылись, и находился я уже не в профессорском кабинете, а на краю небольшой поляны, обрамленной густым низкорослым кустарником, за которым, на фоне темнеющего неба, высились шапки стройных деревьев. Я гляжу, до боли в глазах всматриваюсь в полумрак, в глубине души понимая, что этого просто не может быть, но незнакомый мир также реален, как и мое присутствие в нем…

Пляшущий свет излучают зажженные по периметру поляны костры, в которые постоянно подбрасываются узловатые коренья. В центре свободного пространства замедленно кружится чернокожий шаман, на костлявые плечи которого наброшена пятнистая шкура и с перевитого пояса свисают до земли звериные лапы и хвосты. На голове его красуется громоздкое сооружение из перьев диковинных птиц. За открытым кругом, за мечущими искры кострами теснятся аборигены, одни сидят, зажав между ног высокие барабаны, и мерно стучат ладонями по их кожаным мембранам, а темная масса других в один голос тянет что-то заунывное и переступает с ноги на ногу в такт барабанному бою. К шаману подводят белого ягненка и тот, склонившись над ним, вдруг резко выпрямляется, призывно вздымает высоко вверх руки и тело его сотрясает крупная дрожь. Воющий вопль взлетает вверх, сменяется рыкающим бормотанием, и снова вопль и рев аборигенов и шаман замирает, дрожь его унимается, из ниоткуда возникает ритуальный нож и, придерживая одной рукой несчастное животное, он одним резким движением другой перерезает ему горло. Тугая струя крови бьет из разреза, он подставляет под нее ладони, омывает лицо и вот уже припадает к алому роднику жадными губами. Бой барабанов прекращается, и глухой гул плывет над толпой аборигенов…

— Эй, Стас, ты чего? — тряхнул меня за плечо Жан. — Тебе нехорошо, может воды?