Заговор генералов

– О как: до Ильи и поп дождя не умолит, а опосля Ильи баба фартуком нагонит! – изрек позади вестовой.

Антон снова вернулся к мыслям о фейерверкере. Поначалу, оказавшись на батарее, Путко почувствовал нерасположение к себе солдат. С чего бы? Нарушая устав, Антон не "тыкал". Не дергал без повода, не вешал без нужды нарядов. А все равно солдаты не подпускали к себе – к своим думам, к своим душам. Хоть и незримая, но бездонная расселина отъединяла его – офицера, "белую кость" – от нижних чинов, "серой скотинки". Казалось, в артиллерии это отчуждение должно чувствоваться меньше: исключая ездовых, и на фронте занятых обычным деревенским делом – уходом за лошадьми, все солдаты были с кое-каким образованием, на худой конец двухлетним церковноприходским. Но зато в артиллерии и на третьем году войны сохранилось больше, чем в других войсках, кадровых офицеров, выпускников академий и привилегированных училищ. Межа, которую, казалось, не запахать. Это и тяготило Антона. Знали бы они... Должны узнать. Но как к ним подступиться?.. Егора Федоровича на батарее слушали, почитали за "батьку". Антон, решив преодолеть недоверие солдат, все надежды возложил на Кастрюлина-старшего. Понял бы Егор Федорович, если бы Путко открылся и сказал, откуда и зачем пришел он в армию?.. Если бы поверил – понял. Но спешить было нельзя. Сначала обвыкнуть самому, заслужить уважение солдат, а оно дается не чинами и даже не Георгиевскими крестами.

И не ошибиться. Иначе провал. Снова кандалы или того хуже – по законам военного времени...

Год назад, когда он уже без кандалов работал в том же руднике на Нерчинской каторге и был не "испытуемым", а расконвоированным "исправляющимся", полицейский пристав прочитал им, арестантам, царский указ: ссыльно-поселенцы и каторжные, за исключением приговоренных к смерти, мобилизуются в действующую армию, и оставшийся срок наказания с них снимается. Суть указа была понятна: царю уже не хватало пушечного мяса, и он вынужден собирать "скотину" и по острожным стойлам.

Уголовники стали откупаться от мобилизации "желтой пшеничкой" – золотишком, выносили его из забоев. Рассудили, что не так уж худо живется им на руднике: руки-ноги хоть и ободраны кандалами, да целы, за зернышки "пшенички" и марцовка у них есть, и послабление режима, и сивуха, и даже "мазихи" – женщины, приехавшие "на заработки" или сами бывшие каторжанки. Чем не "жисть"? Не хуже воли. А тут – на фронт, где и убить могут! "Политики" же встрепенулись: замаячила свобода. Но вступать в царскую армию, идти на империалистическую войну?..

Ночью Антон пробрался в соседний барак на собрание ячейки. Товарищ, приехавший из Читы, из комитета, передал установку Центра: в армию идти. "Судьба будущей неотвратимой революции зависит от того, за кем пойдет армия. Большевики должны быть на фронте – чтобы вести там, среди солдат, революционную работу. Грядущий "пятый год" снова будет зависеть от того, на чьей стороне окажутся вооруженные массы. Такая перед вами задача, товарищи!.."

На следующее утро Антон Путко, каторжный второго разряда, пришел в контору рудника, где писарь составлял подорожную на мобилизуемых арестантов.

Как уж там получилось: затерялась ли в пути казенная бумага с его тюремным "статейным списком", перечислявшим все тягчайшие преступления Антона Владимирова Путко против империи, его аресты и судимости, или так уж позарез нужно было пополнение фронту и возобладали его три курса Технологического института, – но попал он в "скорострельное" артиллерийское училище в Иркутске, а еще спустя четыре месяца прямым ходом, минуя столицы, был отправлен на Юго-Западный фронт, в отдельную штурмовую полевую батарею. На передовую, в самое пекло.

Приехав, Путко разыскал наблюдательный пункт командира батареи, отдал пакет, начал докладывать, но комбат, штабс-капитан с седыми усами, оборвал:

– Доложите, прапор, после боя, когда оторвемся от противника.

У бруствера показал рукой:

– Видите, вон там – река и мост? С той стороны прут австрияки. Позади нас, за этой высотой, дорога. По ней отходит наша пехота. У моста арьергард. Он должен продержаться, пока вся дивизия не отойдет. Моя батарея поддерживает арьергард. Задача: обеспечить отрыв наших войск от противника. Но местность закрыта. Для корректировки стрельбы наш передовой наблюдатель выдвинут в стрелковые цепи.

Штабс-капитан глянул на новенькое, из цейхгауза, обмундирование Антона:

– Корректировать учили?

– Вообще-то... – не совсем уверенно протянул Путко. – Отвечать надо: "Так точно!", или: "Никак нет!", – поддразнил командир батареи. – На первый раз согласен и на "вообще-то". – Он протянул Антону свой бинокль. – От моста, правей, между колокольней и хутором слева, окопалась наша пехота. Связь с батареей есть – телефонист жив. А наблюдатель... – Он пыхнул в усы. – Земля ему пухом. Проберетесь туда и будете корректировать огонь. Карту возьмете у убитого. Работать – по ней.

Комбат вынул великолепный "Брегет"-репетир, нажал кнопку. Часы мелодично отбили время.