Заговор конца света

Ф. Ницше был прав: прачеловек — действительно «больное животное». Компенсировать свою ущербность он мог единственным способом — за счет подражания «нормальным» животным, заимствуя у них необходимые для выживания программы. Соответствующие животные виды оказывались будущими тотемами: «образами, но существующими не идеально, в голове, а вовне, реально и объективно»^{26}. Как паразит использует чужой организм, так прачеловек использовал чужие программы, носителем которых для него отныне являлся образ — задаток прамышления.

Едва не состоявшаяся катастрофа, «частичный регресс» в эволюции одной из биологических линий, на деле оказался источником принципиально новых приспособительных реакций. Но могло ли быть иначе? Одно только усложнение путем чисто количественных накоплений не способно дать переход в новое качество. Всегда необходим какой-то скачок, разрыв непрерывности в цепи эволюции. Его может дать только инверсия.

Профессор Б. Ф. Поршнев одним из первых использовал этот подход для объяснения загадки антропогенеза: «Последовательный историзм ведет к выводу, что в начале нашей истории все в человеческой натуре было наоборот, чем сейчас (если отвлечься от того, что и сейчас мы еще влачим немало наследства древности): ход истории представлял собой перевертывание исходного состояния. А этому последнему предшествовала и к нему привела другая инверсия: „перевертывание“ животной натуры в такую, с какой люди начали свою историю. Следовательно, история вполне подпадает под формулу Фейербаха „выворачивание вывернутого“»^{27}.

Нашим предком было животное-паразит, лишенное своей экологической ниши и поэтому вынужденное довольствоваться чужой, вступая в симбиоз с ее хозяином. Чаще всего ими становились хищники (в те времена как раз переживающие период расцвета), в биоценозе которых троглодитиды занимали роль падальщиков и некрофагов. Для добывания костного и головного мозга им приходилось прибегать к подручным инструментам — «орудиям труда», столь долго вводивших палеоантропологов в заблуждение. Хотя неизменность примитивной технологии обработки каменных обломков на протяжении миллионов лет уже одним этим фактом должна поставить жирную точку на «трудовой» гипотезе антропогенеза…

Гораздо более важным фактором был информационный паразитизм, — рабская зависимость от поведенченских программ хозяина-кормильца, — который достигался посредством доминирования подражательного инстинкта, подавляющего и блокирующего остальные. Поскольку план отношений прачеловек также заимствовал у животных, предчеловеческое стадо по своей природе являлось бесструктурным и хаосоподобным образованием. В свою очередь, способность последовать, не раздумывая, импульсу коллективной воли, рождало совершенно уникальное образование — Пратолпу^{28}.

Особенно ярко это проявлялось в минуты опасности. В нарастающем темпе происходила унификация жестов и выкриков, устанавливался единый ритм действий. Каждый индивид превращался в автомат, повторяющий движение Пратолпы. Одновременно нарастало эмоциональное возбуждение до той пороговой отметки, когда индивидуальные сознания окончательно сливались в пароксизме экстаза…

Фактически это была огромная Сверхличность, действующая и чувствующая как один индивид. По скорости реакций и мощи Пратолпы с ней не могло сравняться ни одно живое существо. Когда же опасность миновала, она вновь распадалась на отдельных членов с зачаточным самосознанием. Любая современная толпа до сих пор, пусть в значительно ослабленной форме, воспроизводит это рудиментарное ощущение первобытной свободы от всех социальных связей и запретов.

«Даже толпа умников — все равно единый бестолковый организм с животными инстинктами»^{29}. Явными признаками Пратолпы обладают стаи адаптантов в «Мягкой посадке».

Чем глубже мы погружаемся в прошлое, тем сильнее проявляется подчиненность людей коллективному сознанию. На самой ранней из зафиксированных стадий развития общества инстинкты вообще были полностью вытеснены внешними нормативными регуляторами. У подобных племен этнографы всегда отмечали крайний, какой-то «антибиологический» альтруизм. Готовность пожертвовать индивидуальными потребностями ради интересов племени, иногда просто по требованию ритуала (вплоть до ритуальных самоубийств): абсолютное торжество А-поведения.