Заговор Локкарта любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина

Когда в середине марта большевистское правительство, опасаясь немецкой оккупации, бежало из Петрограда в Москву, Дзержинский тоже уехал, разместив национальный штаб ЧК в кабинете бывшего страхового агента, расположенном на Лубянке в доме № 11, что было весьма удобно для встреч в Кремле. Иногда кто-то из подчиненных видел его высокую, худую фигуру «в простом кавалерийском полушубке, сапогах и фронтовой овчинной шапке или фуражке» [3], когда рано утром он, направляясь на работу, шел по Рождественскому бульвару от вокзала. Чаще, однако, «железный Феликс» оставался ночевать на Лубянке, где у него был подлинно спартанский кабинет — единственная комната, «самая простая и маленькая», окна которой выходили во двор, чтобы ни один снайпер не смог выстрелить в него. В этой комнатке были только книжная полка, письменный стол и стул, а с другой стороны — ширма, скрывавшая тонкий матрас на узкой железной раме. Обычно начальник ЧК проводил ночь на этой кровати, а одеялом ему служила шинель [4]. Но он почти не спал: чекисты сообщали, что замечали свет у него в комнате после полуночи, когда возвращались домой после долгого рабочего дня, а на следующее утро видели его за работой, даже если вставали спозаранок. Дзержинский постоянно пил чай с мятой и курил самокрутки из грубой махорки, есть он предпочитал вместе с подчиненными в столовой ЧК, проявляя солидарность, хотя те получали всего по полбанки тушенки в день. Революция изменила жизнь Дзержинского и позволила ему до какой-то степени измениться внешне: он отпустил усы, с подбородка свисала жидкая коричневая бородка, он остался таким же высоким и худым, хотя уже не был похож на скелет; у него был длинный аристократический нос, впалые глаза, тонкие руки с длинными пальцами. Он не мог нормально улыбаться, потому что так и не оправился от побоев, нанесенных ему тюремщиками Орловской губернской тюрьмы.

Вместе с тем революция никак не повлияла на его мировоззрение и рабочие привычки. Возможно, он стал более суровым. «Как вам не стыдно», — укорял он чекистов, которые добивались повышения зарплаты, несмотря на отчаянное положение дел в стране. (В итоге они отозвали просьбу.) [5] «Я не буду это есть», — сказал он сестре, когда та приготовила ему блинчик из муки, купленной у частного торговца. Феликс выбросил его в окно [6~. Его подход к труду тоже не изменился. Он продолжал рисковать здоровьем, работая больше, дольше и лучше всех. Феликс Дзержинский оставался чудовищно энергичным и горячо, если не сказать — по-мазохистски, преданным делу социализма.

Феликс Дзержинский около 1918 г.

Большевистское правительство наделило Дзержинского новыми страшными полномочиями, сделав его главным инквизитором революции. Он был святым, наделенным властью «забивать еретиков», как это делал Томас де Торквемада во времена испанской инквизиции. Колебался ли бывший истовый католик? Да, но недолго. Феликс преодолел угрызения совести по поводу использования агентов-провокаторов [7}. «Его лицо было смертельно бледно и искажено мукой», но он все равно подписывал смертный приговор, а за ним еще один, и еще, и еще [8]. Он не уклонялся от своего долга, каким бы ужасным он ни был и какую бы цену ни требовал. По этому поводу он писал жене: «Мысль моя заставляет меня быть беспощадным, и во мне твердая воля идти за мыслью до конца…» [9] (Примечатель-но, что Яков Петерс проделал сходную эволюцию. «Я не создан для этой работы, — поделился он с Бесси Битти вскоре после прихода в ЧК. — Я ненавижу тюрьмы так сильно, что мне невыносимо сажать туда людей». Затем он сказал ей: «Мы никогда не вернем смертный приговор в России» [10]. То же самое он сказал Луизе Брайант, и та отметила: «Его лицо было бледным и суровым; казалось, он на грани нервного срыва» [11]. Но уже год спустя британский журналист, который знал его и с которым он был «всегда любезен и внимателен», писал, что Петерс «ежедневно вершит судьбы десятков людей, которых он никогда не видел». «Мы сражаемся за нашу жизнь», — объяснил Яков журналисту [12].)