Заговор Мерлина

– Она не хочет, – сказал Грундо. – Она не здешняя. Она заблудилась. Она сбежала из какого-то ужасного места и не знает, куда деваться, чтобы очутиться в безопасности.

– Что она с тобой, разговаривает, что ли? – ехидно спросил Древний Сарум. – Не верь ей! Это просто вредитель. Выкинь ее в траву.

– Не то чтобы разговаривает, – сказал Грундо, – но, думаю, она сообщает мне правду. Родди, нам лучше отвезти ее к твоему дедушке Хайду и спросить у него, что с ней делать.

– Хорошая идея, – сказала я, словно не замечая Древнего Сарума, подававшего мне дурной пример.

Я бы тоже могла начать ехидничать. Я действительно завидовала тому, что Грундо понимает саламандру.

Что касается Древнего Сарума, он снова принялся жутко кривляться, сперва вытянув лицо на манер яйца, потом скорчив сморщенную рожицу щелкунчика.

– Ну, вам же хуже, – сказал он, когда Грундо сел в машину, бережно прижимая к себе саламандру. – Это вы поджаритесь и сгорите, когда эта тварь подпалит машину. Я-то так просто не сгорю!

– Ну, значит, иногда не так уж плохо быть гнилым местечком? – сказала я, тоже садясь в машину.

После свежего росистого вечера вонь в машине сделалась просто невыносимой.

– Так-то оно так, но Солсбери будет просто вне себя, когда я вернусь и скажу, что его любимая машинка сгорела! – отпарировал Древний Сарум.

Он завел мотор и бурчал не переставая следующие миль десять.

– Если он узнает, что я так и не добрался до Лондона, он меня просто убьет! Я лишусь своей хартии и члена парламента, вполне возможно. И я ненавижу запах гари! У меня от него все кирпичи дыбом встают!

– Заткнулся бы ты! – шепнул Грундо.

Он вполголоса читал саламандре успокаивающее заклинание, пока та не взобралась по его руке к нему на плечо и не уселась там, пульсируя от удовольствия. Я так ему завидовала, в салоне стояла такая вонь, Древний Сарум так уныло зудел, что мне отчаянно хотелось вырваться из машины. Я отвернулась и прижалась лицом к открытой верхней половине окна.

Через некоторое время, когда на дороге стало почти темно, я осознала, что по дороге скачет белая лошадь, держащаяся вровень с машиной. Я подняла глаза и увидела, что на лошади сидит всадник в развевающемся плаще с белой подкладкой.

– Ой! – сказала я.

Дедушка Гвин наклонился к открытой половинке окна.

– Они призвали меня в третий раз, – сказал он, – чтобы унести гораздо больше людей, чем раньше. В каком-то отношении это хорошие новости. Если они призовут меня снова, я могу забрать их. Но насчет остального – извини…

И не успела я ответить, как он цокнул языком на серую кобылу, она рванулась и исчезла впереди.

Грундо уставился ему вслед.

– Он скачет быстрее машины! – удивленно произнес он. – Что он говорил? Я не все расслышал.

– Это было личное, – сказала я.

Мне почему-то не хотелось признаваться Грундо, как меня это встревожило. В конце концов, Сибилла – мать Грундо, и она только что затеяла что-то еще. Сейчас мне больше всего на свете хотелось добраться к моему милому, надежному, по-военному подтянутому дедушке-магиду Хайду. Дедушка должен знать. Он мне расскажет, что Сибилла и ее дружки затеяли на этот раз. Мне очень хотелось, чтобы он был здесь и рассказал мне все прямо сейчас. Каждый раз, как Древний Сарум притормаживал перед поворотом или перекрестком, мне хотелось прикрикнуть на него, чтобы ехал быстрее. Когда он притормозил и остановился на окраине Лондона, я почти заорала:

– Едем дальше!

– Дальше не могу, – возразил Древний Сарум. – Это Лондон. Сперва надо с ним договориться.

И, к моему крайнему негодованию, он заглушил мотор и вылез из машины. Я распахнула дверцу и тоже выскочила наружу. Немного погодя вылез и Грундо, оставив саламандру на сиденье. Нас окутали запахи жаркой городской ночи, жаркой загородной ночи и Древнего Сарума. За спиной у нас шуршали живые изгороди. Впереди фары нашей машины ярко освещали пригородную дорогу, вдоль которой стояли фонари, и две огромные блестящие штуковины, которые стояли перед нами, точно бетонные блоки.

Это были ботинки. Мы не сразу поняли, что это ботинки.

Мы медленно задрали головы и увидели Лондон, огромный и темный, возвышающийся на фоне фиолетового городского неба.

– А ты что тут делаешь? – осведомился он у Древнего Сарума.

Голос у Лондона был очень странный. Он походил на вой и грохот оживленной улицы, сливающийся с хором множества голосов, высоких, низких, теноровых, голосов с аристократическим произношением, басов, говорящих на чистом кокни, и голосов с иностранным акцентом, и всяких других голосов. Это был какой-то невероятный хор.

Древний Сарум поскуливал, кланялся, нервно потирал руки. Его лицо, освещенное светом фар, подвергалось самым удивительным трансформациям.