Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! — пишет Тарле. — Ваше отношение к одной из моих работ, выразившееся в Вашем письме от 28 июня 1937 года (Тарле называет эту дату. — Э.М.), получением которого я горжусь, дает мне смелость обратиться к Вам для разрешения дела, имеющего, как мне кажется, и некоторый общественный интерес. Президиум Академии наук СССР желает предложить общему собранию Академии восстановить меня в качестве члена Академии и испрашивает у Совнаркома разрешение поставить этот вопрос ввиду близкого уже срока созыва общего собрания, но ответа пока не последовало. Не буду распространяться о деле, по которому я был в 1930 году привлечен органами ГПУ, скажу только, что я лишь на первом допросе узнал о существовании какой-то “организации Платонова”, за мнимое участие в которой я и привлекался. Прибавлю, что на четвертый день по приезде на место ссылки в гор. Алма-Ата я был уже назначен штатным профессором по истории империализма в Казахском университете, а по прошествии 10 месяцев был уже переведен профессором в Ленинградский университет… С меня не только давно снята “судимость”, но не далее как в текущем 1938 году я по приглашению дирекции школы комсостава НКВД в Ленинграде (имени Куйбышева) дважды выступал с лекциями о шпионаже и диверсиях в капиталистических странах. Я писал и пишу в “Известиях”, в “Комсомольской правде”, и в “Красной звезде”, в журнале “В помощь партучебе”, в “Молодой гвардии”, в “Пионере”. И неся огромную научную и общественную нагрузку, я до сих пор чувствую себя каким-то ошельмованным и не реабилитированным. Пока я не восстановлен в звании, которого я был лишен в 1930 году, моя работа (а я могу и хочу работать с партией и правительством) подрывается и лишается должного авторитета и значения. “Вы Академии очень нужны!”, — заявил мне и уполномочил сослаться на его мнение президент Академии В.Л. Комаров. Но, конечно, Академия не может в данном случае сделать то, что хочет, пока она не осведомлена о неимении возражений со стороны власти. Между тем вся эта большая и разнообразная работа, научная и общественная, которую я делаю теперь для Академии по прямому и настойчивому желанию Академии, становится для меня в моральном отношении все тягостнее и станет в конце концов прямо непереносимой, пока дело о моем восстановлении не будет урегулировано. Я, беспартийный большевик, человек, выступавший неоднократно в печати как комментатор сталинской Конституции, постоянно выступающий с лекциями и докладами по упорным требованиям парткомов и комсомольских организаций, чувствую себя вправе добиваться своей полной реабилитации, и для меня теперь единственной ее формой является восстановление в Академии наук в качестве действительного члена, на том месте, которое до сих пор не замещено вследствие крайне скудного у нас числа специалистов по новой истории. Глубоко Вас почитающий Евгений Тарле»29.

И резолюция Сталина: «т. Молотову. По-моему Тарле можно восстановить. Я за включение его в состав членов Ак. наук». Потом было решение Политбюро и 29 сентября 1938 года Тарле восстановлен в правах действительного члена Академии наук СССР на общем собрании академии.

Он своего добился, он снова академик. И его мастерство историка, его профессиональное «я» непререкаемо среди коллег по профессии. Хотя некоторые при его имени скрипят зубами.

Свое «я» Тарле отстаивал еще в одном случае, на сей раз не столько профессиональное, сколько личностно-национальное. Дело было уже в 1951 году, 1 сентября. В этот день начала учебного года он, патриарх исторической науки, академик, трижды лауреат Сталинской премии, читал так называемую актовую лекцию студентам-первокурсникам Московского института международных отношений. Когда 77-летний академик в любимом им темно-синем костюме-«тройке», в накрахмаленной белой рубашке появился в зале в сопровождении институтского руководства, староста курса, из служивших в армии, скомандовал: «Курс! Для встречи академика Тарле — встать!». Грохнув крышками столов, студенты вскочили и замерли. По выражению лица Тарле было понятно, что сие приветствие ему неприятно. Взойдя на кафедру, он сказал, обращаясь к залу: «Спасибо, садитесь». А потом повернулся к старосте и произнес: «Замечу, я не француз, а еврей, и моя фамилия произносится как Тарле, с ударением на первом слоге». Надо было видеть, какое впечатление произвела эта реплика на студентов. То было время ожесточенной борьбы против космополитизма, заигрывания с Западом, антисемитской кампании, начавшейся с дела врачей, заподозренных в связях с американской сионистской организацией «Джойнт».

Что же Тарле хотел сказать своей поправкой к словам старосты? Что он не космополит, не имеет никаких корней французских? Да, он еврей, и не скрывает этого. Но он советский еврей, честно служащий своей родине. А именно таких евреев тогда выделял Сталин. И Тарле это понимал.

От «Наполеона» к «Нашествию Наполеона»