Заговор против Сталина

Власовцы попали в незавидное положение. Часть отряда отступила, другие разбегались, лезли в камни. Но только незначительной части удалось укрыться. Командовать было некому – офицер лежал на тропе, не подавая признаков жизни. На открытом пространстве остались только мертвые тела. Пулемет замолчал – Ковальский менял ленту. Но остальные стреляли без остановки. Как только за камнями кто-то начинал шевелиться, туда мгновенно направлялся весь огонь. Выжившие солдаты рассредоточились по дальним кустам и злобно матерились.

– Дьяченко, командуй! – проорал кто-то. – Ты сержант или хрен собачий?!

Младший командир пребывал в растерянности: одно дело – следовать указаниям офицера, а другое – самостоятельно принимать решения.

Из кустов открыли огонь по залегшим партизанам – власовцы в арьергарде расчехлили пулемет. Но это продолжалось недолго – Ковальский, когда-то служивший в невезучей польской армии, вставил ленту и теперь самозабвенно поливал кустарник. Выкатился мертвый вражеский пулеметчик. Полз второй, пытаясь дотянуться до «МГ-42», но так и застыл с протянутой рукой. Сержант что-то крикнул про атаку, но это было смешно. Несколько человек пробежали по тропе, двоим не повезло, остальные рассыпались. Такое не могло продолжаться вечно, у власовцев еще оставались силы, они могли забросать тропу гранатами и прорваться под прикрытием дымовой завесы. Они ползли среди камней, мелькали серо-зеленые мундиры и ленты на касках цвета императорского флага. Очень кстати проснулись наверху Энди Грир и Джузеппе Манчини – они стреляли из автоматического оружия, пули выли, рикошетили от камней и вязли в человеческой плоти. Извивались и грязно матерились раненые. По кустам на дальней стороне ущелья опять прошелся град свинца. Власовцы не выдержали, стали отползать. Помалкивал младший командир – видимо, поймал свою пулю. Боеприпасы были не вечны, но напор огня не стихал.

Жак Вермон оказался не промах – помимо Грира и Джузеппе, засевших на склоне, он послал нескольких человек в обход, и в итоге они дошли. В тылу противника разразилась бешеная стрельба. Истошно кричали люди. Это стало последней каплей – хваленые воины освободительной армии перешли в отступление. Их осталось немного, они все еще мелькали среди камней и выбегали на тропу. Несколько партизан в тылу врага не смогли заблокировать отход, благоразумно отошли и начали вести из кустов беспокоящий огонь, чтобы помнили об их присутствии. Власовцы уходили, выносили раненых. Кто-то остался прикрывать.

Когда партизаны поднялись, их встретила рваная пальба. Пришлось опять залечь и утюжить ущелье.

Погиб молодой паренек в баскском берете «на вырост» – пуля попала в сердце, и он не мучился.

Харкал кровью, свернувшись за камнями, Качарян – держался за простреленный живот и умоляюще смотрел на Павла. Помочь ему было нечем – свистели пули, да и не лечится такое. Боец армянского легиона искупил свою вину, пусть теперь земля ему пухом.

Остальные не пострадали.

Остатки «освободительной» роты ушли из ущелья, потерпев сокрушительное поражение. Из дальнего кустарника кричали партизаны – мол, не стреляйте, они ушли! Возбужденные «комбатанты» выбирались из укрытий, бежали по ущелью. Раненых добивали – некогда с ними люлюкаться.

Кряхтел мужчина средних лет в форме обер-гренадера, пытаясь извлечь из-под себя сломанную ногу. Наружу торчала кость, простреленная рука висела плетью. Он смотрел угрюмо, исподлобья, облизывал губы и при этом что-то спешно бормотал – видимо, молитву. Немолодое лицо скукожилось от боли. Павел дождался, пока он закончит общаться с Господом, и выстрелил ему в сердце.

– А я уж думал, не выстрелишь, – проворчал Брянцев, проходя мимо. – Моя воля – всех бы их отправил к той самой Богоматери. Предатель – он и в Африке предатель, верно, майор?

Отряд потерял двоих, власовцы – десятка четыре. Впечатление трусов они не производили, просто оказались в невыгодном положении. Партизаны выбрасывали свои карабины, вооружались короткими немецкими автоматами, набивали подсумки магазинами. У многих солдат были гранаты – их тоже не оставили мертвецам. Со склона, мстительно скалясь, спускались Грир и Джузеппе.

Троих партизан сдержанный Вермон отправил отслеживать перемещения побитых «освободителей». Они вернулись через тридцать минут. Физиономии сияли, можно было ни о чем не спрашивать. Выживших – порядка сорока пяти человек. Они деморализованы, много раненых, в том числе тяжело. Часть из них они сами добивают. Атаковать повторно противнику нечем, солдаты уходят.

– Вот так и воюем, Павел, – объявил, улыбаясь, Генка Кривошеев. – То мы им наваляем, то они нам.

– Нормальная война, – отшутился Павел. – Меня устраивает.

– А ты нормально себя вел в бою, контрразведчик, – сдержанно похвалил Брянцев. – Парочку наверняка уложил, не? Выдержки хватает. Принимаем тебя в нашу дружную антифашистскую семью. Французы – приличные люди, не вредные. С закидонами, правда. Петь любят по вечерам, на гармошке играть – ну это пережить надо, привыкнуть.