Заговорщики Гора

— Это Вы не только себя замучили, — возмутилась я. — Вы говорите мне о мучениях! Что Вы знаете о мучениях? Что Вы можете знать о рабских огнях женщины, мучающих её с того самого момента, как мужчины их разожгли и раздули в невыносимое пламя? Можете ли Вы представить себе каково это, чувствовать такой жар, не только в животе, но и всюду, везде в теле беспомощной рабыни? Но мы-то не можем хватать и приказывать рабовладельцам! Мы не можем выйти за пределы длины наших цепей! Мы можем только просить! И будут мужчины добры к нам или нет, это ещё под большим вопросом? Это их дело, а не наше, поскольку мы — рабыни! Хватит ли у вас воображения, представить себе, каково это, быть прикованной голой в рабском фургоне, видеть вас в пределах досягаемости руки, и не иметь права даже дотронуться? Можете ли Вы понять, что это такое, служить господину, готовить для него, подавать еду, стирать для него и не мочь даже прикоснуться к нему? Дано ли вам понять, что значит для женщины, носить узы мужчины и не быть эксплуатируемой им? Как вам объяснить, что значит, быть наполовину раздетой, носить ошейник, быть всего лишь рабыней, приготовленной всем окружением к тому, чтобы служить и ублажать, и быть игнорируемой? Вы, правда, способны понять, каково что, быть одетой только в тунику или камиск, как в Пещере, и находясь рядом с тем, кому ты жаждешь принадлежать, не мочь даже до него дотронуться?

— Выглядит так, — заметил Десмонд, — что мы просто мучили друг друга.

— Вот именно, Господин, — подтвердила я.

— Но это только, если Ты говоришь правду, — добавил он.

— Господин? — удивилась я.

— Ты же не думаешь, что я тебе поверил, не так ли? — осведомился он.

— Мне очень хочется надеяться, что Господин будет доверять своей рабыне, — сказала я. — Уверена, она будет наказана, если вдруг обнаружится её неискренность.

— Причём наказана сурово, — предупредил мой хозяин.

— Да, Господин, — согласилась я.

Он сердито отвернулся, и я теперь не могла видеть его лицо.

— Рабыни не свободные женщины, — напомнил он. — Рабыни не имеют значения, они бессмысленны. Почему кто-то заботится о них?

— Мужчинам свойственно любить своё имущество, — пожала я плечами.

Мне было известно, что некоторые мужчины, хотя и заявляют о презрении к своим рабыням, смеются над самой мыслью, что они могли бы найти их интересными, готовы рискнуть своими жизнями ради них, и даже умереть за них. Насколько драгоценной должна быть простая носящая ошейник шлюха, не больше чем товар с невольничьего рынка, для некоторых мужчин! И кто же тогда рабыня, а кто хозяин? Конечно, это становится ясно, когда плеть снимают с её крюка.

Разумеется, можно было бы рискнуть жизнью или даже умереть ради свободной женщины, потому что она свободна, потому что у вас с ней общий Домашний Камень, или потому что это ожидается, считается почётной обязанностью или вопросом чести. Но с какой стати кому-то нужно рисковать жизнью, или даже идти на смерть ради рабыни?

В чём причина?

Она — не больше, чем животное, принадлежащее своему хозяину. Она стремится самоотверженно служить ему. Она подчинена. Она работает. Ею владеют. Она ходит под угрозой наказания. Над ней доминируют, и доминируют как над рабыней. Она стремится, чтобы ею были довольны. Её переполняют потребности. Она хорошо знает неугомонность и муки рабских огней, наложенных на неё мужчинами. Она постоянно готова на своей цепи. Она сознаёт себя не больше, чем его бессмысленным, умоляющим объектом удовольствия. Она — нетерпеливое и подвластное животное, предназначенное для страсти.

Насколько кардинально отличается она от высокой, благородной, гордой свободной женщины, подозрительной и требовательной, ищущей выгоды и расчётливой, настаивающей на сотне своих прав, ревнивой к тысяче своих прерогатив!

Как странно тогда, что есть мужчины, готовые рискнуть своими жизнями и даже пойти на смерть ради рабыни, не больше, чем движимого имущества в их ошейнике.

— С какой стати мужчине заботится о тебе, — спросил он. — Разве кто-то это делает?

— Я не знаю, — пожала я плечами.

Господин снова повернулся ко мне, и я поспешила опустить голову, боясь встречаться с ним взглядом.

— Возможно, только как об инвестиции, — проворчал он. — Можно было бы улучшить тебя, дрессировать цепями, плетью, обучить рабским танцам, а затем продать, получив прибыль.

— Возможно, Господин, — задрожала я.

— В целом, Ты — недорогой товар, — заявил Десмонд.

— Вы думаете, я не смогла бы теперь уйти с торгов по хорошей цене, — спросила я, вскинув голову.

— Пожалуй, нам не составит труда это проверить, — усмехнулся он.

— Пожалуйста, не делайте этого, — попросила я.

— Бедный, никчёмный товар, — проговорил он, глядя на меня с высоты своего роста.

— Но Вы купили меня, — напомнила я.

— Верно, — кивнул Десмонд, — я купил тебя.

— Я знаю, Господин, что у вас было достаточно средств, чтобы купить любых других, — сказала я. — Почему же тогда Вы не купили их?

— Хочешь, чтобы я повторил порку? — осведомился мой хозяин.

— Нет, Господин, — отшатнулась я.