Заговорщики Гора

В целом, я не могу сказать, что в Комнате Белого шелка со мной обошлись с какой-либо грубостью или жестокостью. Разумеется, они обработали меня так, что у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что я побывала в руках рабовладельцев, гореан, знающих, что такое владеть женщиной. Я не знаю, сколько было их, кто и сколько раз меня использовал как рабыню для своего удовольствия, всё же на мне был капюшон, а некоторые, наверняка, сделали это не по одному разу. И они делали это со мной различными способами. Всё время, пока они не закончили, я оставалась прикованной за ногу. Браслет с моей лодыжки, так же как и капюшон, были сняты с меня вызванными наставницами. Они же проводили меня к моему новому месту жительства, тесной железной клетке, в которой я провела ночь, и откуда меня забрали на следующее утро, снова надев капюшон и приковав к каравану. Подушки и меха в Комнате Белого шёлка оказались мягкими и глубокими. Время от времени мои запястья и лодыжки тяжелели от кандалов, возможно, мне хотели дать понимание беспомощности, сопровождающей жизнь рабыни. Трудно забыть те ощущения, которые вспыхивали во мне, когда мой живот прижимался к массивным прутьям рабской скамьи. В конце концов, когда я уже чувствовала себя наполовину пьяной, потерянной между смятением и недоверием, шокированной теми ощущениями, что затопили мой живот до почти полной потери способности осознавать себя собой, меня бросили на подушки и на какое-то время оставили в покое.

— Господа? — позвала я.

Закончили ли они со мной?

Я чувствовала, как свернувшаяся кровь на бедре стягивает кожу. Немного этой крови, моей девственной крови, которую можно пролить лишь однажды, взяли на палец и втиснули мне в рот, чтобы я могла попробовать её вкус.

— Господа? — прошептала я, задаваясь вопросом, были ли они всё ещё в комнате?

Внезапно чьи-то сильные руки опрокинули меня на спину. Моё тело утонуло в подушках, а голова свесилась вниз. Потом мужские ладони сомкнулись на моих лодыжках и развели мои ноги широко в стороны. Я оставила их там, где они были положены, предположив, что буду использована ещё раз, рутинно, бездумно, властно.

Я замерла в ожидании. Я уже давно сбилась со счёта, сколько раз это было сделано со мной.

И вдруг я почувствовала нежное, мягкое, влажное, ласковое прикосновение. Ошеломлённая, я вскрикнула и, насколько смогла, свела ноги. Моя рука, рефлекторно дёрнувшаяся вниз, зарылась в волосах мужчины.

— Ох, — тихонько вздохнула я.

Уверена, такую ласку никогда не подарили бы свободной женщине. Было бы постыдно и неуместно подвергать свободную женщину такому неуважению. Это могло бы вывернуть её наизнанку, забрать у самой себя, заставить просить об ошейнике. Это не для свободных женщин. Это пригодно только для рабынь.

— Пожалуйста, Господин, — прошептала я. — Ещё! О, да-а-а!

Я стонала, просила, шептала, вскрикивала, мои пальцы вцепились в его волосы.

По крайней мере, мелькнула у меня шальная мысль, он не приковал меня цепями, сделав совершенно беспомощной. Я боялась даже представить себе те эмоции, во всей их тонкости, разнообразии, длительности и природе, которые рабовладелец мог бы вызвать, возможно, небрежно и походя, в беспомощной рабыне, полностью зависящей от его милосердия.

Насколько беспомощной была бы она, прикованная таким образом, полностью в его власти!

Я боялась быть прикованной цепями. Я хотела, чтобы меня приковали цепями!

Сколькими же путями мужчина может завоевать женщину, подумалось мне, тут и цепи, и плеть со стрекалом, и просто команда встать на колени и прижаться губами к его ногам, и жест, не предусматривающий возражений, и бросок ей тряпки, пригодной только для рабыни, и приказ ей заняться своим делом, и властное использование её красоты, и доброе слово, и ласка!

— Ещё, ещё, ещё, Господин! — шёпотом умоляла я. — Да. Да-а, Господи-и-ин!