Заговорщики Гора

Теперь я хорошо знала, как я могла ответить, если бы они озаботились чем-то кроме рутинного вскрытия молодой рабыня, например, проявив чуть больше терпения, потратив чуть больше времени, оказав меньше милосердия. Что если бы они делали это издевательски медленно, читая мое тело, играя на нём как на цехаре или калике, выжимая из него ту музыку, какую они желали услышать? Смогла бы я хоть что-то противопоставить им, будучи той, кем я была, женщиной и рабыней? Доминирование состоит из тысячи методов, и рабыня вынуждена изучить тысячи вариантов подчинения и сдачи. Её могут схватить и использовать, в любом месте, в любое время и любым способом. Её могут грубо использовать и отпихнуть от себя, а могут подарить наслаждение, причём такое, какого не описать словами. Разве это не даёт ей понять, к её же восхищению, что она — рабыня? Её возбуждает то, что она такая, что она всего лишь рабыня, что её можно использовать подобным образом. И она знает, что, если хозяину того захочется, она может быть использована обстоятельно, длительно, в течение ана за раз. Хозяин может посвятить целые дни для развлечений с рабыней, занимая свой досуг доминированием над нею сотней способов. Она познакомится с повязкой на глаза и кляпом, с верёвками и шёлковыми шнурами, с наручниками и цепями. Она научится приносить плеть в зубах своему господину, ползя к нему на четвереньках. Она будет готовить для него, шить, стирать и убирать, а он будет наблюдать, как она исполняет эти непритязательные, пригодные только для рабынь поручения, пока не сочтёт, что пришло время подозвать её в свои объятия, чтобы она могла уделить внимание к своим самым прямым обязанностям, доставлению удовольствия и наслаждения своему владельцу. Она будет омывать его в ванной, а он может расчесать её волосы. Её одежда, если таковая ей будет предоставлена, зависит от его желания. Он может одеть её или раздеть, в зависимости от того, как она, с его точки зрения, будет смотреться лучше всего. Он беспокоится о внешности своей собственности. На прогулке, идя на его поводке, она должна выглядеть безупречно. Возможно, он озаботится обучением её игре на калике или танцам, тем танцам, которые подходят для такой как она, рабским танцам.

— Пожалуйста, ещё, Господин! — умоляла я.

Даже на Земле у меня порой возникал вопрос, не была ли я рабыней, законной рабыней, рабыней по своей природе? Какими глупыми теперь казались мне эти размышления, какими абстрактными и праздными! Теперь мне это было преподано ясно и однозначно, теперь у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что я, бывшая Аллисон Эштон-Бейкер — рабыня, причём не только по закону, хотя юридические кандалы могли быть надеты на меня абсолютно законно, но по справедливости, по моей природе! Я не только была рабыней, но для меня самой необходимо было быть рабыней!

— Господин? — позвала я, крутя головой, но, разумеется, ничего не смогла разглядеть сквозь капюшон, пропускавший лишь смутный намёк на свет лампы.

Я приподняла живот, трогательно, жалобно, бесстыдно.

— Господа? — снова прошептала я.

Но в комнате уже никого кроме меня не было.

Чуть позже пришли наставницы и, освободив меня от цепи на лодыжке, увели меня из комнаты. Они не задали мне ни единого вопроса, просто оставили меня наедине со своими мыслями.

И вот теперь я стояла на цементном полу того, что, как я предположила, могло быть местом содержания или некого вида клеткой. Мои руки были свободны, но капюшон по-прежнему оставался на мне. Помимо меня здесь были мужчины, как минимум двое, и несколько женщин.

Я попыталась стоять гордо. Меня огорчало то, как я вела себя последнее время, особенно в Комнате Белого шёлка.

Для себя я решила, что не могу позволить себе подобного поведения. Никогда больше не должна я вести себя, как могла бы вести себя рабыня.

Я не имею права снова позволять себе быть настолько пристыженной.

Мне было трудно поверить, что я просила, и о чём я просила. Какой позор! К счастью та ошибка осталась тайной дома. Я решила, что ни в коем случае не должна повторять подобную неосмотрительность.