Загробная жизнь или последняя участь человека

Всего вероятнее, во-первых, что сообщение наше с миром духов не остановилось бы на должных пределах: многие простерлись бы до того, что отворилась бы пространная дверь гаданиям, суеверию, волшебствам, а потом и самым ужасным порокам нравственным. Такому злу именно подверглись некоторые из древних народов, у коих найдены были богопротивные средства сообщаться с миром духов; почему Моисей, под опасением смерти, запретил израильтянам искать сего сообщения. Во-вторых, на что обратилось бы сношение живых с мертвыми? Думаете ли, что предметом его была бы вера святая, любовь христианская, усовершение себя в терпении, в смирении, в кротости? Увы! И без сообщения с миром духов можно быть заранее уверенным, что все это сообщение обращалось бы, большею частью, около предметов недушеполезных: и у одних оно истощилось бы в суетном любопытстве о тайнах мира духовного, знание коих нисколько не назидает душу; у других излилось бы в жалобах на свои обстоятельства, на свои недостатки, огорчения, земные неудачи; иные потребовали бы от умерших совета, как вести свои дела, выполнить то или другое предприятие. А как исправить свое сердце, как освободиться от страстей, как приуготовиться к вечной жизни на небе, — об этом, вероятно, спросили бы немногие, да и для чего спросили бы? Тоже, может быть, более из любопытства, с тем, чтобы завтра забыть то, о чем спрашивали ныне.

Таким образом, нравственной пользы от сообщения с миром духов мы приобрели бы мало; а, между тем, возможность сообщения с другим миром непрестанно возмущала бы порядок нашего мира, нарушала бы правильное течение наших дел и занятий, наших мыслей и желаний. Задумали бы, например, какое-либо предприятие, — ждали бы, пока можно получить о нем мнение из другого мира. И кто знает — какое мнение? Мертвые не всеведущи; нередко мог бы быть подан совет неблагой, — а мы увлеклись бы им. Наконец, поелику здешняя жизнь наполнена разного рода неудовольствиями, то, видя разверзающимися пред собою двери вечности, многие, по нетерпению, стремглав начали бы бросаться в другую жизнь; между тем, как теперь не только вера и совесть, — самый мрак гроба своею непроницаемостью останавливает самых наглых и недовольных своею участью. И о мертвых нельзя сказать, чтобы возможность сообщаться с нашим миром не была сопряжена для них с опасностью. Трудно и представить, что бы они приобрели от сего? Знать, что и как бывает у нас в здешней жизни, они знают и без того. Видеть ничтожность и суету земных дел и помышлений — это им виднее, нежели нам. Зачем же бы они приходили к нам? Доканчивать свои неоконченные дела? Это не их дело, — иначе, что значила бы смерть? Между тем, не получая для себя пользы от нисхождения в наш мир, усопшие могли бы получать вред от того. Каждый возврат на землю более или менее, а всегда землянил бы их снова. С возвратом к прежним лицам и вещам у многих оживали бы нечистые, земные привязанности; между тем как теперь огнь плотских страстей, как бы они ни были сильны, не имея у мертвых питания от земли, обращенный на самого себя, тускнеет и угасает.

Таким образом, благо — и наше, и усопших братий наших — требует, чтобы завеса, простертая между нашим и их миром, никогда не подымалась, чтобы мертвые и живые были вовсе разобщены на время. И велико ли это время? Десять, двадцать, много тридцать лет. Не уезжают ли некоторые еще вживе на столько времени от родных своих и друзей? В сем отношении мы все, живые, похожи на людей, стоящих у великой и широкой реки в ожидании переправы; ладья, не могши вместить вдруг всех, непрестанно возвращается и берет по несколько. Но возвращаются ли те, кои переправились через реку, за оставшимися? Никогда: они, обыкновенно, ожидают их к себе на противоположном берегу. Так, конечно, ожидают теперь и нас сродники и знаемые нас обонпол бытия. Мы молились о успокоении их после плавания; а они, вероятно, приносили моления о нас, чтобы наше плавание к ним было благотечно и безбедно»148. И в другом месте этот же архипастырь рассуждает:

«Если бы можно было умершим, по крайней мере, передавать каким-либо образом в наш мир свои желания! Многие, если не все, из сродников и ближних наших почли бы за долг для себя привести их в исполнение. Но сие невозможно! Лишившись своего тела, человек вместе с ним теряет все средства к сообщению с сим миром и с оставшимися в нем, кои, со своей стороны, будучи облечены телесностию, не в состоянии проникать в область духов, где находятся умершие. Посему, как бы вас ни продолжали любить здесь, как бы ни желали вам всякого блага за гробом, никто не в состоянии знать и исполнить вашу волю, ни вы передать ее им. О вас будут жалеть и плакать, о вас будут молиться и во имя ваше благотворить, к чему так располагает всех чад своих Святая Церковь; но сообщения с вами ни у кого не будет. Все намерения, желания, нужды ваши погребены будут навсегда с вами, и никто не узнает на земле, разве Сам Господь благоволит открыть о том кому-либо особенным образом, что, как видим из Священной истории, бывает крайне редко»149.