Загубленная любовь

У нас с Бобби была своя очень личная и тайная ноттинг-хиллская группа «наркотики и магия». Основными участниками были также Хетти и Норма Коусил. Норма была из проституток высшего класса с литературными устремлениями и тягой к наркотикам. Как и Хетти, она была на десять лет старше меня и родом с севера Англии. Бобби, выросший в Лондоне, некоторое время жил в Танжере, где крутился среди местных эзотериков, включая Хамида Красивого и Валида Немого. В комнате, увешанной «берберскими»[82] коврами, Нэйлор, кое-кто из местных и некоторые тщательно отобранные американцы ловили кайф, а потом проецировали свои мысли и образы на гобелены. Это был широко распространенный вид магии — попытки материализовать нематериальное. Обстановка в комнате становилась тем, как её воплощал тот, чьи мыслеформы были сильнее всего. Бобби приобщил меня к этим практикам, когда собирал новую группу для занятий магией после возвращения в Лондон весной 1964 года. Когда группа только начала собираться, мы обычно курили травку, и всё получалось достаточно безумно, но когда мы стали закидываться ЛСД, началось настоящее буйство. Прелюдией к этому был описанный мной выше разговор с Нэйлором. Бобби хотел весь Лондон этим на уши поставить. И хотя не только на нём одном лежит ответственность за резкий подъем употребления психоделиков, он сыграл одну из главных (хотя почти никем не описанную) роль в этом явлении. Какое-то время и я продавала всем, кто интересовался исследованием внутреннего мира, это растворимое средство для методичного расстройства чувств, которое пропагандировал Рембо[83] и другие поэты французской школы. В 1965 году ЛСД ещё не был запрещён, так что эти приторговывания далеко не всегда носили нелегальный характер (как и кое-какие другие дела). Так всё и шло, пока Колин Макиннес не решил, что хочет присоединиться к нам в наших психоделических опытах — в тот раз мой поиск абсолюта превратился в турне по аду. Я была против того, чтобы приглашать Макиннеса в наш кружок избранных, но Бобби и Норма считали, что это будет прикольно. Я одолжила Макиннесу несколько книг Анри Мишо[84], чтобы он мог подготовиться к собранию, но он не удосужился ни прочитать их, ни хотя бы вернуть. Мы собрались у Хетти, потому что в течение учебного года её дочь жила в школе, а она была единственной из нас, у кого квартира была двухкомнатной — в ней было попросторней. Каждый сунул в рот кубик рафинада, пропитанный ЛСД, и едва тот, как положено, рассосался, именно Макиннес заговорил первым:

— Ничего не чувствую. Ты уверен, что это качественный товар?

— Терпение! — призвал Нэйлор. — Нужно время, чтобы действие началось.

— Терпение! — огрызнулся Макиннес. — Терпение! Не суйся ко мне с этими ценностями мира взрослых! Я тебе не какой-нибудь стареющий биржевой маклер — терпеть не могу, когда мне говорят «надо подождать, пока торкнет». Отсроченное наслаждение — это кредо обывателей среднего класса, а не молодых правонарушителей, ищущих чего-нибудь захватывающего. Возраст — это вопрос подхода в той же мере, в какой это вопрос прожитых лет. Подростки нетерпеливы, потому что порывистость — это основное занятие юности. Я хочу навсегда остаться молодым, а это значит хотеть всего и немедленно. У меня нет времени дожидаться. Я не собираюсь повторять себя. Повторение — порок тех, кто обрёк себя на ожидание жизни вместо того, чтобы брать её за глотку. Жизни не ждут — ждут смерти, а подростки бессмертны. При таком образе жизни действие — это насущная потребность, а промедление — смерть. Я не хочу смерти заживо. Я собираюсь жить быстро и умереть в расцвете. Выпить себя досуха. И только потому, что я выбрал жизнь, я смогу выбрать срок своей смерти; таким образом я — бессмертен. Жить — значит жить в настоящем. Смерти нет, она может случиться только в каком-нибудь несуществующем будущем.

— Верно! — встряла Норма, одновременно вскидывая в приветствии правый кулак.

— Видишь, Бобби, она со мной согласна!

— Она иронизирует.

— Ирония — это малодушие, это форма скрытого разоблачения, последнее и самое безнадёжное прибежище невежд с рабским складом ума. Ирония — укрытие для белых неформалов с претензиями и прочих хамов и подонков. Её противовес — стильность, путь наставления собственным примером. Я стилен — поэтому мои действия и мнения не требуют никаких оправданий или объяснений. Я просто воплощаю мятеж в чистом виде, бунт против авторитетов без необходимости прибегать к вербализации и артикуляции. Стиль — это незаметный жест, покрой одежды. Ирония мещанства рассыпается прахом и ржавчиной, когда оказывается на пути леденящего холода моего нового стильного мира[85].

— По-моему, это одна из тем, поднятых в «Городе пик», — высказался Нэйлор.