Заигрывающие батареи

— А мы? — невольно втянувшись в излагаемое и уже переживая приключение как бы самого себя, спросил старшина. Ему никогда раньше не доводилось становиться героем легенд и сказаний и поневоле это увлекало.

— А мы геройски измазавшись по пути в глине, с закопченным пулеметом и обожженными руками являемся под вечер к командованию своего гастритного батальона со строгой диетой и докладываем, как мы героически защищали Западное побережье Рейха.

— Вы почему позицию бросили, омерзительные твари, недостойные называться даже грязными свиньями?! — грозно орет на нас командир — Кто дал приказ сдр… на отход? В штрафбат, на Восточный фронт отправлю сию секунду незамедлительно!

— Так это, господин полковник, Фюрером клянусь, мы сделали все, что могли! Вот — мишленге буду — все до последнего патрона! Оставалось только комками глины и сухой травой кидаться, но и глина кончилась! — докладываю ему я и смотрю честными глазами в его честные глаза.

— А я что делаю? — уже вовсю похохатывая, уточнил гауптфельдфебель.

— Ты, разумеется, смотришь еще более честным взглядом и твердо, как подобает истинно германскому воину, говоришь: «А и было то их у нас — печально эдак глядя вдаль, поддерживаешь ты: „Патронов-то тех… Всего-то десять… Десять паршивых тысяч… И все, все до единого — пу-пу-пу-пу-пу!.. Каждый в цель… Эх, еще бы пару обойм!.. Они уже почти все кончились — те, что бегали на берегу! Но нам нечем было стрелять!“ — машешь рукой и утираешь скупую слезу уголком каски».

— Ну… Ладно, ладно, парни! — отмякает оберст — Это ж я так. Для порядку. А то всякие недостойные звания немцев трусы и негодяи побросали позиции и сбежали. А вы — молодцы! Но — учтите — проверим, не бросили ли патроны! — заканчивает свою речь родной командир и все в штабе любуются нами, героями с обгоревшим пулеметом и красными с ветра и прогулки физиономиями.

— А ты что?

— Я разумеется, вытягиваюсь в струну, выпячиваю еще больше свою геройскую грудь и рявкаю: «Так точно, господин полковник! — пока говорю это — добавляю про себя: „Кальсоны свои проверь, толстый болван! Проверит он, проверяльщик, как же, жаба из болота. Там уже янки кучами, а сам он, болван тупой, черт знает, где весь день болтался и в штаб прибыл час назад!“»

— Хорошо, парни — говорит нам оберст: «Вы славно потрудились, и вам пора ехать отдохнуть. Насчет Восточного фронта это я так, сказанул сгоряча, конечно. Там настоящая бойня, и дураки туда не требуются. Поедете в Италию. Там отдохнете, сил наберетесь. Сейчас командировки подпишу — вот, место красивое, город на три тысячи человек, рядом четыре церкви, шесть борделей, лес, горы… Собирайте свои бебехи, и чтоб до самого лагеря военнопленных я вас больше не видел!» — победоносно закончил разошедшийся Поппендик.

Гауптфельдфебель аж подавился от последней фразы и закашлялся, вытирая выступившие слезы.

Лейтенант перевел дух, он давненько так не выступал — со школы, пожалуй, там он любил декламировать со сцены. Аплодисментов от жестковыйного компаньона было точно не дождаться, потому актер поощрил себя колбасой. Действительно — той, с почти уже забытым вкусом. Теперь такую уже не делали, к сожалению.

— Мда, теперь и в Италии делать нечего — старшина покачал головой, просмеявшись от души.

— Выше голову товарищ! Мы еще покажем всем вокруг величие нашего духа и мощь нашего оружия. Кошечки наши уже прибыли, все — новенькие, воняют свежей краской — неожиданно немного печально сказал в ответ лейтенант.

— То-то и оно, что все новенькие — понимающе кивнул гауптфельдфебель. Как опытный вояка он тоже отметил разницу в поступлении техники за последний год. Раньше пополнения шли с большим количеством отремонтированной брони. Теперь «старый» танк в пополнение попадал редко. И это могло означать только одно — вся подбитая техника оставалась врагу, нечего было ремонтировать после очередного русского наступления. Которые стали уже так же постоянны и неотвратимы, как смена времен года.

— Ты слыхал, твоего фанена несмотря на плохой отзыв все же направили дальше по рельсам офицерства? — глянул внимательно старшина.

— Ну да — Поппендик поморщился. Дурень, который устроил ему такую гадость на показательных учения при комиссии, учился на офицерский чин.

Раньше — такой кандидат, досконально проверенный и рекомендованный и гитлерюгендом, и полицией, и медкомиссией, и много кем еще, после сдачи экзаменов с ходу шел рядовым солдатом в часть, где служил год, познавая все тонкости солдатского бытия. После этого, получив положительный отзыв и рекомендацию начальства, пришивал себе лычки ефрейтора и с гордым названием «фаненюнкер» учился полгода всяким теориям и еще полгода — в другом уже полку, проходил службу как ефрейтор.