Заигрывающие батареи

— Удивил ты меня. Да затем, чтоб понимать, сколько перед тобой врага осталось. Разведка из штанов выпрыгивает, собирает данные по стоящему напротив врагу. Мы отчитываемся, сколько положили. Штаб прикидывает — чего от фрицев ожидать дальше и какое сопротивление будет. На Курской дуге начальство поняло, что фриц силен — и встало в оборону и то он ее почти прогрыз. А полезли бы сами, как годом раньше, не посчитав, что к чему — получили бы полной авоськой, не утащишь! Наш начштаба утверждает уверенно, что фрицы и потому войну проиграли, что врали начальству все время, он специально этим вопросом занимался, с переводчиками говорил, с разведкой. И теперь точно знает — врали немцы, как проклятые, вводили свое командование в обман сознательно. Подшибут один танк, а пишут, что — пять. А к тому же его на свой счет записывают и танкисты и артиллеристы и пехота ихняя и летчики. Причем все с завышением диким. И получается совсем уж головотяпство — они за день все танки на фронте уничтожили, а кто назавтра наступать начал — уже непонятно. И про свои потери врут — у них хитрая тройная итальянская бухгалтерия — козырнул красивым, но не очень понятным выражением командир батареи.

— Это как? — не уразумел призванный в армию грамотей городской.

— А так, НШ толковал, что те же самолеты и танки у немцев считаются только поврежденными на сколько-то процентов. Ну вот если к нам горелая их железяка в руки попала — то тут да, пишут, что их панцир или флюгцойг уничтожен. А пока он у них — то как-то считают, что поврежден только на сколько-то процентов. И вроде его можно восстановить.

— Как бы поврежден на 99 %? Кусок днища целый и каток один, значит танк в порядке и подлежит ремонту? — не поверил молокосос. Не удержался и зевнул во весь рот.

— Именно! А списывают по износу, потому — у них потерь по бумагам нет, а наши потери — вдесятеро завышены — итог — вон — капитан широко обвел рукой комнатку немецкого дома, в которой оба офицера сидели. Но этот жест как раз был понятен.

— Ты учись. Мне тебя хоронить неохота, потому — ученье свет, а для неучей — тьма. Я потому жив, что все время на ус мотаю, что лучше сделать. И учителя у меня были дельные — заметил капитан. Помолчали — ординарец притащил в кастрюльке цивильной кофе, которое Бондарь тоже не любил, но приходилось его пить — и культурно и сон прогоняет, а за ночь у комбата было много чего надо успеть. Да и притащили бойцы этого кофея здоровенный мешок в подарок. Не выкидывать же. Чего люди в этом напитке находят? Дорогущий же, барское питье. Горький, зараза, хотя если сахара насыпать — то и ничего так. Зато спать неохота, в глаза словно спички кто вставил.

— Теперь по нашим потерям. Убитых — пятеро, четверо из пулеметных, да с третьего орудия ящичный. Раненых восемь, тоже верно. Но вот зачем ты троих в пропавших без вести записал?

— Так это те, что с минометом убежали на нейтралку — начал комвзвода.

— Кто это я и так понял. Но они не пропали. Там такие ребята, что из всякого выбирались. А ты их — в безвестники. Ты не торопись. Напишем так: «Отходят другим маршрутом и в пешем строю — три бойца. Так точнее будет. За три дня если не придут — тогда по — твоему напишем, а пока погодим. Ну, по расходу боезапаса все верно, но на кой ляд ты сюда немецкие патроны вписал?» — удивился капитан.

— Так мы же их израсходовали тоже! А по расходу судят по боевой активности — показал свою осведомленность в военном деле лейтенантик.

— Ты их получал? И я не получал. Потому с какой стати это писать? Убери. И вот еще что, я видел, что твои бойцы за щитом сидя курили. Было?

— Так точно, товарищ капитан. Но ведь и ваши курили! Я посмотрел, мы ж стрельбой надымили так, что от цигарок дым и не заметен, не демаскировало же!

— Мои курили по моему разрешению. Ты своим разрешил?

— Нннет.

— И это — неправильно. Ставь себя побыстрее, ты — командир. Все должно в твоем взводе быть по твоему распоряжению. И курить и оправиться и пьяным напиться — все с твоего слова. То есть с моего — но чтоб ты в курсе любой мелочи был и свои командовал, что им делать. Понятно?

— Понятно.

— А раз понятно, то мотай на ус. Сердцем чую — придется нам в Берлине драться, а это самое на войне невнятное и суетливое дело — бой в городской застройке. Я обе дырки в организме получил в уличных боях, в сравнении полевой бой — куда проще и понятнее. Так что учись, пока я жив! Я-то жив потому, что учился и всерьез все запоминал! Чего и тебе желаю — очень серьезно сказал Бондарь, прихлебывая горько-сладкое пойло. Спать и впрямь стало хотеться меньше. Хотя волны тепла от печки расслабляли.

— Бой, как бой — сказал, пожав плечиками, молокосос в офицерском чине. Он тоже пил кофей, но делал это с таким видом, словно с детства привык и ничего необычного для него тут нет. Это рассердило комбата. Фыркнул по-котовьи.