Закат и рассвет (СИ)

— Либо ты играешь по моим правилам, либо никак, Цунаде — Орочимару не повышает голос, он говорит бархатистым шёпотом, но в его словах, интонации столько яда, презрения, что у неё создается впечатление, будто её ударили по лицу. В жестах столько брезгливости, омерзения к ней, словно еще секунду назад, она была для него целой вселенной, а сейчас превратилась в пустое место. Ей в этот момент хочется переломать ему рёбра, чтобы он харкал кровью и больше никогда не произносил её имени.

Не нужно было идти к нему. Даже он не способен её понять, ту степень отчаяния, в которой она сейчас тонет, просто захлебывается.

— Мудак, — единственное, что она говорит на прощание, небрежно надевает на себя одежду и хлопает дверью.

Орочимару привык быть хозяином положения. Он диктует правила игры. Он привык требовать, а не соответствовать. Она оставляет его злым, распылённым, а в стену вонзается кунай, хотя бледное лицо всё равно выглядит беспристрастным. Внутри злоба и гнев играет.

Потому что она идиотка. Самоубийца. Ничего не изменилось с того дня на озере. И он блядски разочарован.

Цунаде возвращается к себе, и хочет забыть этот грешный момент слабости вместе с рассветом. Она опускается на пол и обнимает себя за колени, делает рваный вдох. Эмоции зашкаливают, а она уже давно без царя в голове. Всё это большая ошибка её сломанной жизни, и она просто не понимает, как удержать себя на плаву. ”

Ей бы в небо, взлететь, как птица, но поломаны крылья. Ей бы сбежать, навсегда исчезнуть. Хотелось бы, чтобы люди забыли её имя и не помнили изломленные черты лица. Ей бы никогда больше не встречать рассвет и не задыхаться от боли каждый раз, когда наступает закат.

Закат пропитан им. Её несбыточной любовью. Её наивными, девичьими надеждами о том, что они будут вместе до конца, до гробовой доски. Они должны были сгинуть вместе в один день на поле боя, прикрывая друг друга, как и всегда… Они, ведь знакомы со школьной скамьи. Она знает его «от и до». Все неровности, всех демонов и каждый шрам.

Цунаде до сих пор не может говорить о Джирайе в прошедшем времени. Кто бы мог подумать, что она настолько наивна, что всё это время жила розовыми мечтами обычной влюбленной девчонки. Как жаль, что жизнь не сказка и загаданному, просто не суждено сбыться. Она — шиноби, а значит, не может быть счастлива априори. Ей от всего этого тошно.

Рассвет наступает стремительно, она смотрит на себя в зеркало с неким омерзением и отчаяньем. Ноющие ощущения по всему телу, как после многочасового боя. У неё спина, запястья в лиловый оттенок окрашены. Она специально не активирует чакру, не дает себе восстановиться. Ей нужна эта боль. Лучше физическая, чем моральная.

Орочимару подходит к ней вплотную, а она не двигается с места. Мужские пальцы скользят по бархатной коже, очерчивают каждую лиловую отметину, как почётный знак. Теперь, подобное поведение не кажется сверхъестественным. Она подпустила его так близко во всех смыслах, что будь он её врагом, то уже давно бы перерезал ей горло.

Наверное, для неё это было бы лучшим стечением обстоятельств… Наконец-то отмучилась бы.

Этот проступок она никогда себе не простит, но и изводить себя чувством вины уже больше не может. Да и какой смысл? Ей всё равно гореть в аду. На её руках кровь, чужие души, как и у любого шиноби… Война, ведь никого не жалеет, и она не стала приятным исключением.

— Нужно пользоваться этой мазью перед сном и утром, тогда синяки и ссадины не будут так саднить, когда мы отправимся на миссию, — он держит в руках маленькую склянку, она видит её через отражение. Она могла бы сказать, что сама может о себе позаботиться. Усиленно напомнить о том, что является лучшей в сфере врачевания, поэтому в состоянии прописать себе обезболивающее средство, но не произносит ни слова против.

Почему? Потому что Цунаде уже давно о себе не заботится. Она, как сапожник без сапог. Ей глубоко плевать на своё физическое и моральное состояние. В её груди сидит боль, которая никуда не исчезает, она распирает её изнутри, скребет лапами. Она выламывает, уничтожает. И только почувствовав тугие стяжки на своих запястьях, хлесткие удары по ягодицам ремнем, становится чуточку легче. Через физическую боль, через слезы… Только так, она способна, хотя бы на мгновение забыться, полностью отпустить себя. Чувства вины внутри слишком много…

Сенджу не знает, почему это делает Орочимару, какие мотивы преследует. Ей в принципе плевать, хочет ли он её унизить или мстит своему вечному сопернику. Крепость их союза заключается в том, что из них двоих никто не задает лишних вопросов.

Ей плевать, почему он не удосуживался поднять на неё даже презрительного взгляда целый месяц после того, как она отказалась выбирать «стоп-слово». Он единственный, кто не пытается убедить её в том, что нужно переступить смерть Джирайи и двигаться дальше. Забыть его, не любить больше. Сжечь поминальные деньги. Орочимару видит её насквозь, прекрасно осознает диапазон женского горя.