Закат империи

Когда Беатриса в своём рассказе дошла до этого места, Максимиан почувствовал, что перестал ревновать, и всё дальнейшее выслушал уже достаточно спокойно. Да и как можно было ревновать к несчастному, который, конечно же, влюбился в Беатрису, всеми силами старался ей угодить и даже выполнял большую часть её дневной работы! Хотя сама девушка стеснялась говорить об этом, но Максимиан понял, что и Беатриса почувствовала к юноше нечто такое, что ныне ей казалось первой любовью.

— Он был таким трогательным и милым, — говорила она Максимиану, — и всегда смотрел на меня так преданно, что я даже испытывала какую-то неловкость, потому что не знала, как и чем смогу ответить на его чувства. Я не понимала языка жестов, и мы не могли разговаривать, поэтому только гуляли по окрестностям, и он каждый день учил меня одному замечательному искусству, которое потом спасло меня от бесчестия... Вот смотри, — и тут Беатриса вдруг извлекла из складок своей туники небольшой, но очень острый нож с утяжелённой рукояткой. — Он подарил мне этот нож, а мама сшила для него специальный чехол, чтобы я всегда могла носить его при себе.

— Зачем?

Вместо ответа Беатриса ловко взяла нож за лезвие, привстала со скамьи и быстрым движением метнула его в тонкий ствол молодой туи, которая росла почти в двадцати шагах от их беседки. И хотя аллея освещалась только лунным светом, Максимиан услышал глухой стук, свидетельствовавший о том, что нож попал точно в цель. Поражённый её ловкостью, он сорвался с места, добежал до дерева и, выдернув нож из ствола, принёс его Беатрисе.

— А что было дальше? — спросил он, когда она снова опустилась на скамью.

— Ничего, — и при этом ответе ему показалось, что она даже вздохнула. — Когда работа закончилась, арендатор не только расплатился с нами, но и предложил нам остаться жить у него.

— Он хотел женить на тебе своего сына?

— Не знаю... может быть. Но этого не захотела моя мама, и мы отправились дальше.

— Какое счастье! — невольно воскликнул Максимиан. — Иначе мы никогда бы не встретились.

Беатриса слабо и задумчиво улыбнулась. Воспользовавшись этой задумчивостью, поэт немедленно завладел её рукой и, чтобы отвлечь её внимание, спросил:

— Ну, а когда же тебе пригодилось это удивительное умение так ловко метать нож?

— Когда мы оказались в Капуе, — просто ответила она.

Видимо, благодаря тёплой лунной ночи Беатриса подпала под власть какого-то странного настроения, когда всё кажется столь необыкновенным, что можно позволить себе особую доверительность и рассказать о том, о чём никогда не осмелилась бы рассказать при дневном свете. Максимиану не пришлось настаивать — он просто держал девушку за руку и упивался звуками её голоса.

В Капуе Элпис познакомилась с одним богатым вольноотпущенником, имевшим свою книжную лавку. Он охотно и щедро заботился о матери и дочери, хотя сам был женат. Элпис надеялась, что его интерес к ней объясняется её собственной красотой и стихами, а потому охотно принимала все подарки и ухаживания книготорговца. Однако её всё чаще посещали приступы безумия, во время которых Беатриса могла надеяться лишь на помощь их покровителя. И тот весьма искренне заботился о больной поэтессе, приводил к ней врачей и нежно опекал Беатрису. По воспоминаниям девушки, это был рослый, красивый и статный мужчина, который хорошо разбирался в поэзии и умел говорить убедительно и красноречиво. Именно там над постелью больной матери Беатриса вдруг снова почувствовала, что испытывает к нему нечто большее, чем просто благодарность. Она испугалась этих чувств, испугалась того, что придётся обо всём рассказать матери, но тут произошло нечто страшное. Однажды, поздно вечером, когда Элпис лежала в бреду, книготорговец, придя к ним, стал откровенно заигрывать с Беатрисой. Сначала ей были даже приятны его ласки, и потому она почти не отстранялась, но когда он, всё более возбуждаясь, стал срывать с неё пеплум[37], Беатриса испугалась и стала отчаянно вырываться. Она боялась кричать, боялась звать на помощь, поскольку они жили в большом многоквартирном доме и на её крики могли бы сбежаться соседи или городская стража, а Элпис с детства учила свою дочь опасаться людей и не доверять им.