Закат христианства и торжество Христа

Осознать феномен Иисуса — это понять подвижника, всецело и полностью принадлежащего своему назначению, готового следовать ему вопреки любым преградам. Его глубинное чувство богоприсутствия, соединенное с необыкновенно страстным темпераментом, далеко выводило его за пределы нормы, делало неотмирным рыцарем веры, влекло к нему ищущих и страждущих. Совершенно очевидно, что то движение, которое он возглавил благодаря указанным качествам, имело совершенно уникальную энергетику, которой хватило на тысячелетия для привлечения неофитов. Еще более ясно, что никакие доказательства и никакая логика не смогли бы заменить страсти и влечения сердца — всего того, что именуется харизмой и проявляется в виде мощной духовной иррадиации. Но страстность, лежащая в основе его существа, невозможна без пристрастности, часто ведущей к необъяснимым и резким поступкам, просвечивающим даже через его агио- и иконографию. Более того, любое духовное движение в принципе невозможно без преодоления мощного сопротивления и исключительно по правилам этикета. Возможно, что даже оппозиция Христу питалась из того же источника — из реальных и мифических перехлестов, из невозможности каждодневно следовать его высоким идеалам, из сверхчеловечности, не знающей ни отдыха, ни перерывов. Ведь любое просветление — это вспышка, минутный экстаз, мгновенный прорыв в иные миры, а не постоянное состояние, не образ жизни…

Иисус создавал религию души, религию сердца. Правоверный иудаизм, религия фарисеев были основаны на следовании канонам и обрядам. При всей терпимости Иисус не мог не расходиться все больше с «верой отцов». И хотя в своем реформаторстве веры отцов он старался обходиться без прямых вызовов, хотя его идеи были близки к тем, которые до него излагал великий Гиллель, оставшийся признанным отцом иудаизма, фарисеи ставили Закон выше душевных порывов и формализм культа выше пламенной веры[97]. Как реформатор, Иисус, сознавая или не сознавая того, не просто шел дальше Моисея, но, указывая на Храм Соломона, произнес пророческие слова: «Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне», которые можно понимать не столько в прямом, сколько в символическом смысле.

В последние свои дни он раз за разом возвращался к теме разрушения храма. Елеонская речь Иешуа полна сокровенных пророчеств — от апокалиптических разрушений до «начала мук рождения» и благовестия об очищении и преображении мира — приходе Царства Небесного. Вот краткие выдержки из его речи на Елеоне:

«Когда же увидите, что Иерусалим окружен войсками, тогда знайте, что близко запустение его». «Истинно говорю вам: не пройдет род сей (то есть нынешнее поколение), доколе всё это сбудется»[98].

Был ли последний приход Иисуса в Иерусалим роковой ошибкой или закономерным итогом? Он обрел здесь бессмертие, но заплатил за него жизнью. Его великие проповеди, рассчитанные на пылкое воображение и душевную чистоту рыбаков Галилеи, падали здесь на непривычную почву непоколебимых догм и твердолобых принципов. В Иерусалиме Иисус был не просто среди чужих — его постоянно ставили в положение экзаменуемого, виноватого, оправдывающегося.

Он, который так хорошо чувствовал себя на берегу своего очаровательного маленького озера, стеснялся, чувствовал себя не в духе лицом к лицу с этими педантами. Его постоянные речи о самом себе становились скучны. Он должен был стать крючкотвором, юристом, экзегетом, богословом. Его речи, полные очарования, сделались громкими фразами спорщика, нескончаемыми схоластическими словопрениями. Его гармонический гений притуплялся о бессмысленную аргументацию по поводу Закона и пророков, где хотелось бы порой не видеть его в положении нападающего. С оскорбляющей нас уступчивостью он дает бестактным противникам подвергать себя лукавому экзамену. В общем, он с большой тонкостью разрешал те затруднительные положения, в которые его ставили. Но так или иначе его втягивали в опасные дискуссии и заставляли произносить опасные речи[99].