Закат на Авеню Монтень (СИ)

— Не дави на мою жалость, Синьен, я знаю каков ты на самом деле. Ты столько раз отдавал приказы о смерти, что я уже сбился со счета. И сейчас, когда тебе следует молить о пощаде, ты все пытаешься строить из себя саму невинность. Тебе не смешно от того, что ты сейчас говоришь?

Он замолк на несколько секунд и гневно посмотрел на меня.

— Мне нужно с тобой поговорить. Скажу честно: радости по этому поводу я не чувствую, но необходимость есть. Мы поговорим обо всем насущном, что волнует и тебя и меня. Ты ведь сам когда-то сказал, что мы взрослые люди и должны вести диалог, а не стрелять друг в друга.

Синьен хотел что-то ответить, но резкий приступ кашель вновь вмешался в наш разговор. Стараясь избавиться от всей грязи внутри себя, обессиленный организм изо всех сил сжимался и разжимался, выталкивая смолу и деготь наружу.

— Хорошо, но не здесь. Следуй за мной.

Он тяжело оперся на свою трость и медленно побрел подальше от похоронной процессии. Я следовал за ним и ничего не говорил, только изредка посматривал назад — паранойя в такие моменты просто охватывала меня с ног до головы. Так мы прошли несколько десятков метров, остановившись возле старого, поросшего легкой зеленью, склепа.

— Говори, что хотел.

— Я хочу все закончить. Здесь и сейчас. В прошлый раз ты нарушил свое обещание, но теперь, думаю, все будет иначе.

— Хах, все не так просто как ты думаешь. Лефевр, ты живешь в мире иллюзий, хотя самому уже перевалил четвертый десяток. Оглянись вокруг, ты мог бы сам уже все давным-давно прекратить, но как на зло, ты с упорством маленького мальчишки рвешься восстановить справедливость. Вся соль в том, что ты ее никогда не добьешься, ведь сам по уши во всей этой грязи. Ты хочешь все уравнять? Хорошо, давай заключим пари: я оставляю тебя в покое и забываю про убийство своего сына, а ты идешь в свой комиссариат и рассказываешь все о своей работе. О том, как ты получил свое первое повышение, откуда у тебя такая высокая раскрываемость, откуда такой дом и за какие деньги твоя дочь учится в лучших учебных заведениях мира. Потом расскажешь и по Саида Фукко, про то, как ты хладнокровно застрелил его в его же доме, а потом сфабриковал свою самооборону. Посмотрим, как отреагирует на это твоя Дюпон. Что? Не хочешь? В этом есть вся проблема, ты требуешь от других раскаяния, но сам не готов нести ответственность. Как же тогда вести с тобой диалог?

— Может так оно и есть, но ты забываешь одну маленькую деталь: все это я делал по твоей указке, а не по собственному желанию.

— Чушь. Жалкие попытки снять с себя львиную долю ответственности. Если бы тогда, двадцать лет назад, ты не пожал бы мне руку и не согласился на мои условия, всего этого могло бы и не быть. Ты бы работал простым полицейским ни чем не отличающимся от других, но ты принял решение, да, не спорю, ты не знал всей правды, но второе не отменяет первое — ты сам принял решение. Поэтому гореть в аду мы будем в одном котле, хочешь ты этого или нет.

Мы замолчали. К моему сожалению, как бы я ненавидел этого человека, я должен был признать — он был прав. Искать виновных на стороне, забывая про самого себя, это было самым простым. Попытаться разобраться, взглянуть на проблему со стороны, вот что было действительно сложно, ведь невольно можно было увидеть и самого себя.

— Не марай свои руки Лефевр, Бог все сделает за тебя. Я так паршиво себя чувствую, что готов развалиться на части в любую секунду, но в этом мире меня держит только одно — это моя дочь. Я не хочу умереть, не увидев ее в свадебном платье, не забирай у меня мою мечту. Она… единственное чем я могу гордиться в своей жизни, то малое, что я сделал действительно хорошо и с душой. Я хочу видеть как она улыбается и хочу, чтобы эта улыбка навсегда осталась в моей памяти. У тебя ведь тоже есть дочь, ты должен понять, что я чувствую.

Он впился своими ледяными глазами в меня и ждал ответа. Но, что тут можно было сказать, ведь мы были совершенно разными людьми. Абсолютно разными. Как небо и земля или огонь и вода. Однако было что-то, что объединяло нас, дополняло друг друга. Я смотрел на него и с удивлением обнаружил, что мне стало жаль этого человека. Его, из-за которого все это и завертелось. Может он и не был таким плохим, может все это было лишь давлением обстоятельств, под которыми он прогнулся и стал тем Синьеном, которого все знают. Но если я поменяюсь и стану жалеть его, значит и я сам поддался давлению, а этого я не мог допустить. Я — полицейский. И пусть судьба много раз ставила меня перед выбором совести, где я выбирал сторону денег и карьеры, теперь все будет иначе. Я так же не хочу уходить на пенсию со всем этим грузом и напоследок хочу сделать все так, как должно быть на самом деле.

Сунув перевязанную руку во внутрь плаща, я в ту же секунду вытащил пистолет и направил его на старика. Взведя курок в боевое положение я ждал реакции, но она не наступала — он все так же молча смотрела на меня.

— Мне не страшно, Лефевр, слишком многое я повидал. Можешь стрелять, все равно жить мне осталось не долго.