Закат на Авеню Монтень (СИ)

Не дожидаясь моих слов, он молча развернулся и направился обратно к своим. Тяжело, как бегемот, он переступал с одной ноги на другую, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дыхание и истошно покашлять. Я смотрел ему в след и ловил себя на мысли, что вновь поддался на его уговоры вместо того, чтобы просто убить этого старого негодяя. Он был жалок — все его могущество, власть и деньги не могли избавить его от смерти, а самое главное — от ожидания этой смерти.

Когда же его огромная туша исчезла за огромными готическими изваяниями, я поднял руку и посмотрел на часы. Я сделал все, что от меня требовалось, хотя хотелось намного больше. Почему я не нажал на спусковой крючок? Пожалел? Наверное. Слишком много воды утекло с того самого момента, как моя голова пробила лобовое стекло и открыла мне путь к мщению. Но теперь, когда все сошлось в одну точку, когда цель моей месте была не только измотана и больна, но и стояла возле меня, мне нужно было только сжать указательный палец и посмотреть как остатки жизни вылетят из этого вонючего тельца. Но я не нажал…

Поздно себя винить, значит так было нужно. Смерть не выбирает, она просто строго следует своему списку….

Я направился к своей машине. Тихо, не спеша, пытаясь думать, что мне делать дальше, ведь все мои силы, все мысли были направлены только на смерть Синьена, но теперь все стало иначе. Что делать? Вернуться в комиссариат, написать объяснительную и продолжить работать? Бюжо и Софи все сделают как надо. Софи закрыла дело, Бюжо посудачить за меня, и я, как ни в чем не бывало, снова примусь за свою работу. Но меня это не трогало — работа потеряла для меня смысл. В голове крутились слова Синьена о моей жизни, они не могли не озадачивать, слишком больную тему затронул старик. Я не смогу быть прежним, это мой удел. Единожды сунув руки в это болото, я навсегда обрек себя на вонь, пусть даже она была скрыта за приятным запахом идеальности и исполнительности. Это тревожило меня. А что если правда однажды вырвется наружу? Как тогда я буду вести себя и какие слова буду говорить. У меня не было ответа.

Выйдя за пределы кладбища, я направился к машине. Припаркованная недалеко от кладбища, она тихо и незаметно стояла вдалеке от основного потока и дороги. Сев внутрь я тут же закурил. Горький дым поднялся до самого верха и расползся по сторонам, где вскоре медленно подошел к окну и лениво вылетел на улицу. Значит все было сделано зря: все старания и страхи, все это было впустую. Зуд в руке становился все сильнее, он беспокоил меня и раньше, но теперь его нельзя было игнорировать. В голове сразу всплыли слова Сисара, тянуть с травмами было нельзя и нужно было срочно что-то с этим делать. Я снова поднес сигарету ко рту и затянулся. В этот момент в кармане зазвонил телефон. Это было неожиданностью, ведь сегодня я ни с кем не планировал говорить. На том конце провода послышался старый и до боли знакомый голос.

— Привет Дидье! Это Доминик.

Мой бывший коллега. Я был чертовски рад его услышать.

— Стыдно признаться, но я долго не решался тебе позвонить.

— Это почему же.

— Ну сам знаешь: я уже давно не при делах, а тут такое… короче боялся, что меня тоже туда засосет и я не смогу остаться в стороне. Как видишь, я не смог удержаться.

В телефоне послышался смех.

— Ты хотел сказать что-то конкретное?

— Да-да, извини, совсем уже все забыл. Тут на днях ко мне приходила женщина, Софи Дюпон.

— Что ей было нужно?

— Ну, она спрашивала про тебя, про то каким ты был раньше, в молодости, какие женщины тебе нравились. Я ничего толком не сказал, предупредив лишь о том, что ты полицейский и, что такие частные данные не могу разглашать.

— Ты правильно поступил, Доминик. Ты сейчас у себя?

— Да.

— Я хочу заехать к тебе.

— Конечно. Буду ждать внутри, я предупрежу охрану.

Положив трубку, я тут же завел машину и отправился к назначенному месту. Меня гложили сомнения и единственный человек кто мог дать ответы, был Доминик. «Раскаявшийся полицейский», давным-давно именно с таким заголовками выходили многие газеты, когда он уходил из полиции. Суда не было, просто громкое разбирательство, в следствии которого очень многие высокие полицейские чины потеряли звания и работу. Он ушел не потому что устал от работы, а от того, что устал от лжи. От того огромного комка вранья, который накопился у него на душе за столько времени работы. Говорят у полицейский нет совести, потому что они заменяют ее клятвой во время присяги, но это не так. Люди, работавшие в полиции не были роботами, все они имели семьи, детей, любовниц. Им не были чужды простые человеческие чувства, дающие простым людям эйфорию и иллюзию жизни, но все это для них было под запретом, ведь работа прежде всего. Каждый кто работал знал, что от его действий, от его правильных действий зависит исход всей работы и в конечном счете арест преступника. И чувства здесь были лишними. Их оставляли дома, у любовниц, в стакане с водкой, но никогда не брали на работу. Это было негласное правило, которое не было прописано на бумаге, но все это понимали.