Закат на Босфоре

— Да что у вас здесь происходит?! — вскричал Борис. — Говорить он со мной не захочет…

Он рванул на себя ручку двери и влетел в палату. Комнатка была маленькая, с чисто выбеленными стенами, крохотное окошко затянуто накрахмаленной занавеской. Несмотря на малые размеры, в палату были втиснуты три кровати. Борис не узнал Алымова, пока Варя не тронула его за рукав и не повернула в нужном направлении. Петр лежал на спине, по горло закрытый одеялом. Глаза его были открыты и невидяще уставились в потолок. Борис поразился неестественной бледности алымовского лица.

— Эй, — тихонько позвал он и наклонился.

Алымов вздрогнул, глаза его повернулись к Борису, раскрылись изумленно.

— Борис! — выдохнул он. — Живой!

Голос был прежнего Петра Алымова, с кем прошел Борис немало дорог, когда отступали от Орла до самого Новороссийска. Борис обнял друга за плечи и поразился их худобе.

— Ты что его не кормишь, что ли? — повернулся он к Варе.

Та не ответила, а Борис с грустью заметил, что глаза у Алымова снова погасли. Варя вышла в коридор, и в открытую дверь Борис увидел, как она взяла у Горецкого какой-то маленький бумажный пакетик и спрятала его в карман белого передника сестры милосердия.

— Ты сесть можешь? — спросил Борис. — А то лежишь, в потолок смотришь…

Он помог другу приподняться и подложил подушку. Тот поморщился и в ответ на невысказанный вопрос пробормотал глухо:

— Нога болит. Вот нету ее, а болит, проклятая, сил нет терпеть.

— Вот что, Петр, — угрожающе начал Борис, — ты это дело брось. Не для того мы с тобой в Новороссийске из той смертельной бухты выплыли, чтобы ты теперь вот тут, в этой комнате, помирал. И не перебивай! — прикрикнул он, видя, что Петр шевельнулся. — Вижу, что не от раны тебе плохо. Знаю, что боль переносить ты умеешь. Тоска у тебя, хандра, себя жалко…

— Отстань ты! — Алымов нахмурился и даже сделал попытку двинуть Бориса кулаком в бок.

— Сказал, не перебивай! — Борис увернулся от слабой руки друга. — Вот горе-то у него — полноги оттяпали. А жизнь — спасли! А сколько нас там, в России, осталось?

— Ты не понимаешь, — с тоской протянул Петр и отвернулся, — везунчик.

— Не понимаю я? Петька, положа руку на сердце, неужели тебе легче было, если бы и я без ноги остался?

— Да ты в уме ли? — Петр даже приподнялся на кровати.

— Что вы так кричите? — Это вошла испуганная Варя.

— Ничего мы не кричим, просто разговариваем, — сердито ответил Борис.

Варю позвал раненый с другой кровати, она отошла к нему, стала что-то ласково выговаривать, потом подала напиться, немного приоткрыла окно… Борис смотрел на друга и видел, что глаза Алымова, помимо его воли, следят за Варей, что бы она ни делала… Он забыл, что Борис рядом, что смотрит на него, и в лице его проступило такое, что Борис сразу все понял.

— Дурак ты, Петька, — тихонько промолвил он и вышел в коридор.

Варя сказала, что у нее скоро кончается дежурство, она проводит Бориса к себе домой — тут недалеко, они смогут поговорить.

* * *

Варино временное жилище было довольно убогим. Вышла хозяйка — старая турчанка с длинным загнутым носом, как у Бабы-яги. Варя представила ей Бориса как своего брата, но хозяйка, похоже, не поняла или не захотела понять и смотрела на Варю очень неодобрительно. Они сели рядом на узенький диванчик, Варя прислонилась к его плечу и затихла.

— Ты устала, измучена, похудела и плохо выглядишь, — вздохнув, начал Борис.

— Что с нами будет? — прошептала она. — Как жить дальше?

— Не знаю, — честно ответил Борис, — ничего про себя не знаю. А что говорят врачи про Петю?

— Операция прошла хорошо, — помолчав, ответила сестра, — но состояние у него… ты сам видел.

— Видел, — постепенно накаляясь, начал Борис, — и прекрасно понимаю, что он просто хандрит! Ты что — не можешь его расшевелить? Сестренка, раскрой глаза, ведь он тебя любит!

— Ты думаешь, я слепая? Я тоже его люблю, — просто ответила Варя, так что у Бориса где-то в глубине шевельнулось ревнивое чувство, — но он вбил себе в голову, что я хочу остаться с ним из жалости, что я слишком совестливая, чтобы бросить калеку.

Борис чувствовал, как бегут слезы по щекам сестры.

— Он не хочет со мной разговаривать, стал совсем как чужой. Когда я подхожу, отворачивается к стене. Он очень страдает, у него сильные боли. Доктор говорит, что это нервное, но он не может спать без морфия.

— Это Горецкий достает тебе морфий? — встрепенулся Борис.

— Это второй раз всего, мне просто не к кому было обратиться, а денег нет, — потупилась Варя.

— Ты долго собираешься так продолжать? Ты думаешь, что очень поможешь Алымову, делая его морфинистом?

— Но что же мне делать? — Варя уже плакала навзрыд.

— А я откуда знаю? — искренне возмутился Борис. — Ну, объяснись с ним по-человечески… скажи, что любишь…

— Говорю тебе, он не поверит! Ведь мы даже не успели с ним поговорить… Тогда, в девятнадцатом, я уехала из Ценска очень быстро, и с тех пор мы не виделись, а нашла я его случайно месяц назад здесь, в госпитале у французов.

— О Господи! — вздохнул Борис.