Закат на Босфоре

Он сообразил внезапно, что Варя даже не спросила его, как он добрался, как жил и воевал в Крыму. Они не виделись почти год, а ее в первую очередь волновало здоровье другого человека. Борис еще раз горестно вздохнул: еще полтора года назад он думал, что потерял сестру навеки. Потом нашел, но вместе они были совсем недолго. Варя уехала в Константинополь, они снова расстались на год, а теперь приходится признать, что он опять потерял сестру. Вернее, ее отняли.

— Ну ладно, — великодушно сказал Борис, — для Петьки мне тебя не жалко.

— Прости меня, Боренька. — Она слабо засмеялась. — Ты приехал, и все у нас теперь будет хорошо. Петя поправится, и мы заживем все вместе, больше не будем расставаться. А в Берлине делают отличные протезы, я знаю. Только денег нужно много…

— Вот с деньгами туго, — признался Борис. — Ты-то на что живешь?

— Первое время тратила то, что ты дал, а потом приходили какие-то люди и передавали деньги от Аркадия Петровича. Теперь платят немного в госпитале.

— Ты часто видишься с Горецким?

— Окончательно он приехал сюда месяца полтора назад. Изредка навещал меня, даже в ресторан водил. — Варя улыбнулась. — У него какие-то дела с англичанами — в ресторане мы встретили одного такого… мистер Солсбери.

— Кажется, он бывал в Феодосии в девятнадцатом году, — вспомнил Борис. — А где он сейчас служит, Горецкий то есть?

— Он не говорил со мной о делах, мы больше вспоминали тебя. Знаешь, он к тебе очень хорошо относится! Всегда с такой теплотой о тебе говорит… Кстати, кто такая Юлия Львовна? — С чисто женской логикой Варя сменила тему.

— А разве тебе Аркадий Петрович не все рассказал? — поддразнил Борис.

— Он упомянул ее случайно в разговоре, но я сама догадалась, что у тебя с ней что-то было. Она — твоя невеста?

— С чего ты взяла? — удивился Борис.

Он вспомнил, что после событий на Арабатской стрелке он видел Юлию всего два раза, и то мельком. Оба раза она была с ним любезна, но ничем не напомнила о тех особых отношениях, что установились у них. Что с ней стало теперь, он не знает.

— Нет у меня никакой невесты, я одинок, потому что сестра тоже думает о человеке, который совершенно ее недостоин и не заслуживает такого счастья.

— Он заслуживает, — серьезно сказала Варя. — И ты тоже заслуживаешь настоящей любви. Мы все слишком много выстрадали за эти годы. Россию вы не спасли, хотя пытались. И сделали все, что могли. Настало время подумать о себе.

— Ты права, сестренка, — согласился Борис. — Нужно как-то устраиваться в этой новой жизни, на что-то решаться. Выбор только небольшой.

— А выбора у тебя никакого нет. Я ведь долго здесь живу, все знаю. Так что оставь ты свои амбиции, Борис, и соглашайся снова работать с Аркадием Петровичем.

— Да ведь он мне еще ничего не предлагал! — удивился Борис.

— Предложит. Как я уже говорила, он хорошо к тебе относится.

— Просто я зачем-то ему снова понадобился, — поправил Борис.

Они поели в маленьком греческом ресторанчике, который находился в подвале соседнего дома, запивая обед простым молодым вином, после чего Варя потащила брата в дешевые лавки, чтобы купить кое-что из одежды. Купили белье и ботинки, потому что после обработки на Принкипе старые ботинки спеклись и разваливались на глазах.

Хорошенькая горничная в кокетливой белой наколке вошла в спальню и позвала мелодичным голосом, раздвигая шторы на окне:

— О, мадам, проснитесь!

Из постели, заваленной кружевными подушками, послышался шорох, а потом едва слышный стон. Горничная разбудила Гюзель необыкновенно рано по ее понятиям — еще не было полудня. Из-под одеяла высунулась очаровательной формы ручка и нашарила часики на столике возле кровати.

— Что случилось? — сердито спросила невыспавшаяся красавица, разглядев циферблат часов. — Пожар?

— Мистер Ньюкомб, — лаконично ответила девушка.

Даже сейчас, после сна, слегка растрепанная, ее хозяйка была так хороша, что, несомненно, могла позволить себе миловидную молодую горничную. Кроме того, горничная была француженкой, в то время как в самой Гюзели, несомненно, просматривалось нечто восточное. Гюзель тяжело вздохнула, закатив к потолку синие глаза, чуть подернутые поволокой после крепкого сна, накинула на плечи полупрозрачный пеньюар, взглянула на себя в зеркало, прошлась по щекам пуховкой, откинулась на подушки и приказала:

— Зови!

Молодой англичанин ворвался в спальню с таким видом, будто за ним гналась стая чистопородных английских гончих. Сам он тоже был похож на гончую: сухопарый, подвижный, длинноногий, с длинным выразительным лицом… Однако сейчас лица на нем как раз и не было.

— Что с вами, Томас? — спросила Гюзель с выражением невыносимого страдания в глазах и в голосе. — Почему вы явились в такую рань?