Закат раздрая. Часть 2. Юрий Данилович (1281 – 1325)

По семь батыров здоровенных,

Как будто кованных в гееннах,

Пригнали семеро князей,

Михайлу охранять подлей¹⁵⁹.

Железом ржавым двое суток

Тверского мучало и жгло.

Миг ожиданья смерти жуток,

Но, словно разуму назло,

Бесчестным катам было мало,

Чтобы до глы́би пронимало,

Не сняв оков, подняв с земли,

Другую казнь изобрели.

В страданьях образы нечётки,

Бесспорно — не простят вину,

Решили крепкие колодки

На шею взгромоздить ему.

Терпел и так до крупной дрожи,

Теперь ни сесть, ни лечь не может.

Таким его, травя гурьбой,

Тащили кочевать с собою¹⁶⁰.

Ворвался Юрий к Кавгадыю:

«Что вы творите, люди ль вы?!

Убить — убей! Рубите выю!

За что ж мученья таковы?».

«Смирись, коназ! Желанье хана

Не месть, что так тебе желанна,

Унизить хочет, честь презреть,

Простую не даруя смерть!».

Дней двадцать пять, уйдя от моря,

Орда в предгорьях кочевала.

Дней двадцать пять Михайлу стоя,

Без надлежащего привала,

Влекли батыры за собою

И в дождь, и в ветер. Чередою

За ним, охальна и смела,

Бранящей стаей чернь брела.

Так шли за Теркою-рекою

В подножии Кавказских гор.

Пройдя Титяков стороною,

У речки Сивинец, в упор

Прошли болвана медяно́го,

Где тёмных древностей премного,

К Вратам Железным подойдя,

Вблизи надгробия вождя

Жесто́ка, тяжка и груба,

Михайлы вызрела судьба¹⁶¹.

3

Весь этот срок Великий Юрий

Ничтожной блошкой по князькам

Носился в бешенном аллюре.

Где был покладист, где упрям,

От всей души врагу о смерти

Молил, чтоб в этой круговерти

Ни месть искать, ни радость масс,

А чтоб окончить пытку враз.

От хана Кавгадый явился:

«Пойдём, коназ, поможешь мне».

Был явно разозлён, без смысла

Приказ казался. Наравне

На торг, Михайлу где под крики

В оковах держат, Князь Великий

И Кавгадый, ордынский друг,

Явились с воями вокруг.

Толпу отребья оттеснили,

Зевак с десяток придавив,

Встав на бревенчатом настиле,

Заголосил посол в надрыв:

«Неисчислима милость хана!

О состраданье беспрестанно,

И к тем, кто сильно виноват,

Печётся царь, но в счет уплат…».

Толпа гудит. Унявши жестом,

Продолжил молвить Кавгадый:

«За зло, что сотворил отверсто

Михайло, словно ловкий змий,

Достоин смерти! Но сначала

Улучшив облик одичалый,

Хан отдых дарит наконец.

Ведь здесь стоит почти мертвец¹⁶²!».

И дал приказ гортанный, чёткий,

Батыров ближних подозвав,

Чтоб враз с Михайлы снять колодки.

Толпа, кровавых ждав забав,

Разочаровано гудела,

Но Кавгадыю нет и дела

До черни, вид чей захудал,

И тех, кто честно сострадал.

Оковы полетели наземь,

Со стоном разогнулся князь,

Сквозь слёзы на лице чумазом

Узрел толпу, вдохнувши всласть.

Его умыли, приодели.

В неясной этой канители,

Не маскируя злых лукавств,

Накрыли стол из вкусных яств.

Но Михаил еды не тронул,

Хоть и не ел немало дней.

По справедливому резону

Боялся зелья. Пусть грозней

Воззрился Кавгадый на князя,

Гримасой лик обезобразя,

Тверской, вздохнувши тяжело,

Лишь гордо отвратил чело¹⁶³.

«Смотрю и глад тебя не точит?», -

Спросил с ухмылкой Кавгадый.

Но князь, как только мог жесточе,

Скрестивши длани на груди,

Изрёк: «Я местью твоей сытый».

Монгол в ответ: «За пир мы квиты».

И взглядом приказал опять

В железо князя заковать.

Толпа отпрянула со стоном,

Решив, что смерти час пришёл.

В рыдании неугомонном

Гласа слились в единый звон.

Все, кто собрались, слёзы лили

Осознавая, что к могиле

Готовит князя хан Узбек.

Рыдал и рус, и швед, и грек¹⁶⁴.

И выли в подлинном посыле,

Татары, что Твери служили¹⁶⁵.

4

В седло забравшись, сдвинул брови

В сердцах озлобленный монгол.

Махнул отход. Не прекословя,

Отряд батыр тотчас ушёл.

Рванули слуги к Михаилу,

Кому стоять уж не под силу,

В кривую саклю невдали

Неровным шагом увели.

Михайла, скованный колодкой,

С трудом вместился на ночлег.

Татарский служник в речи кроткой

Поведал, что готов побег:

Коней осёдланных подставы,

В охрану горцы величавы,

А дальше на Волынь иль в Рим,

В Литву — любой путь одолим.

Князь ненадолго смежил очи.

Представил степь, галопом бег,

Свободы ветер жизнь пророчит,

Лютует позади Узбек.

А впереди Руси просторы,

И что ни конь — силач матёрый,

Не скачет, словно бы летит,

Лишь пыль от кованых копыт.

Но изменилась грёз картина,

Мечты вернули князя в Тверь,

Там за побег его безвинно

Страдают близкие теперь:

Жену влачат за косы в путы,

Детей работорговцы люты

Пленяют. Тверь во злой резне,

Горит в безжалостном огне…

Свобода? А отчизны пепел

И прах безвременный родных

Свободой может быть? Ответил:

«Бежать? А там людей моих

Орда изрежет, бросит в реки.

Такому не бывать вовеки¹⁶⁶!».

Псалмов раскрыл родную вязь,

Всю ночь с усердьем промолясь.

5

До зорьки выскочил с постели

Глаз не сомкнувший князь Москвы.

И петухи еще не пели,

И стражи спят, словно мертвы.

Но Юрья совесть так решила,

Облегчить долю Михаила:

В торг проберётся, в том расчёт,

Там иль спасёт, или убьёт.

Но лишь успел вздохнуть свободно,

Проверить в сапоге кинжал,

Как шайка, с виду беззаботна,

Явилась. Князь Москвы узнал

В лице неясном как стихия

Черты шального Кавгадыя,

И оспой траченых как сыр

Его приближенный батыр.

«Куда идешь, коназ великий?

Не спится, так же как и нам?

Айда гулять!», и вои клики,

Разбившись ровно пополам,

Как будто невзначай закрыли

Пути для бегства. По верзиле,

По сторонам от Юрья встав,

Играя твёрдо роль застав.

Светлело. Первые ортаки