Закат раздрая. Часть 2. Юрий Данилович (1281 – 1325)

Поддав парку, хлеща умело,

Ему вернули душу в тело.

Обдали с темя до земли,

Чем напрочь в чувства привели.

Что ж, оклемался? Надо к яви.

Бояр на княжеский совет,

Чинушам ханским правил ради

Нести подачки, чтобы вслед

Они смиряли хана злого,

И за Москву вставляли слово.

Пока ещё зорил карман,

К себе князь-Юрья вызвал хан.

Узбек лик отвратил встречая,

Тоскливо смотрит в пустоту.

В пиале с неотпитым чаем

Клубится пар. «Невмоготу,

Коназ. Я тут от скуки вяну.

Лишь ложь с изменой постоянны.

Куда ни глянь, единый блуд –

Воруют, дурят, брагу пьют».

Хан было прикоснулся к чаю,

Раздумал, но движеньем скул

Тревогу выдал, и серчая

Лишь от лепешки отщипнул:

«Я ненавижу этот город!

Здесь тесно, грязно. Я ведь молод,

Мне хочется потех, забав,

По улицам скакать стремглав.

Мечтаю новый я отстроить,

Широкий, светлый — Ал-Джедид¹⁴⁷.

Воздвигну царские покои,

Базар пусть бортями гудит.

Вольготно чтобы аргамаку…

Что ж ты не уберёг Кончаку?!

Как мог ты, чингизидам зять,

Княгиню на сраженье взять?».

Пока толмач спокойным тоном

Переводил Узбека речь,

Князь Юрий счёл себя прощённым,

Способным шею уберечь.

От резкой смены князь опешил:

«Я от потери безутешен,

Коварный враг лишил семьи.

Коль пожелаешь, так казни!».

«Казнить казню, коль будет воля», -

Недружелюбно молвил хан, -

«Не постесняюсь, а дотоле

Скажи, кто тать, и я раздам

Расплату в гневе запоздалом

Веревкой, саблей иль кинжалом».

И Юрий слов не утаил,

Воскликнув: «Это Михаил!

Чьё имя я кляну без срока,

В полон Агафью захватил!

И в беззаконии жестоком,

Разогревая мести пыл,

Гордыни бесом обуянный,

Разлив презренья океаны,

В своём ослушливом краю

Он отравил сестру твою».

«Неужто? Звать сюда Тверского!».

Советники, собравшись вкруг,

Сказали, что родного крова

Тот не покинул, свой испуг

Прикрыв нуждою сбора дани,

Что задолжал за годы ране.

Пока же взбалмошный вассал

Мало́го сына подослал.

«Схватить мальца! Сковать в железо!».

«Позволь, великий хан, изречь», -

Склонился Кавгадый¹⁴⁸: «Изрезав

Ребёнка, мы не выбьем меч

Из рук мятежных Михаила.

Не стоит в узы его сына

Хватать, как птицу в сеть тенёт.

Князь оробеет, не придёт».

Остыл Узбек. Хватало грязи.

Решил с мальцом не безобразить¹⁴⁹.

3

Собрав с Твери, что было можно,

Оставив Дмитрию бразды,

Михайло в чаянье тревожном

К Узбеку выехал. Тверды

Его желанья откупиться,

Чтоб доказать, что небылица

Все обвинения ему,

И не признать свою вину.

Лишь к августу набрав на выход,

Князь выехал искать Орду,

Ведь кочевала хана прихоть,

Где ей угодно. Там же мзду

Вассалы приносить повинны,

И их изогнутые спины

Являли хана старшинство.

Но прежде отыщи его.

Попутно въехал во столицу.

Ещё от скачки не остыл,

К нему вбежал, не дав умыться,

Посол Ордынский — князь Ахмыл:

«Спеши! Узбеку ждать несносно,

Грозит набегом смертоносным¹⁵⁰».

Пусть новость эта и худа,

Узнал, кочует где Орда.

Туда, где жилами протоков

Впадает в море кроткий Дон¹⁵¹,

Добрался князь. Над цепью логов

Узрел, как кормом увлечён

Табун лошадок коренастых,

Ордынской, неуёмной касты.

Князь понял, что сюда был зван,

На побережье нынче хан.

Чуть дальше юрты и кибитки,

Импровизированный торг.

Орта́ки¹⁵² на торговлю прытки,

Везли с собой продуктов впрок.

Здесь всё найдёшь, любых товаров:

От ковани до пьяных взваров.

Но смотришь, будто бы взамен

Земель Руси сарайский тлен.

Здесь всё какое-то чужое,

И каждый мнит себя царём,

Здесь всё дороже вдвое-втрое,

И фунт за пуд идёт, причем

Попробуй гневаться обману,

Наскочат стаей окаянной,

Отсыплют тумаком проблем,

А дёрнешься, прибьют совсем.

Ох, то ли лёгкость торжищ русских,

Под песни, под весёлый свист,

Под крепкий квас, под дух закуски,

Под смех, что от природы чист.

Погода если вдруг плохая,

Глазами чистыми сверкая,

Забыв на час домашний труд,

Платками девки расцветут.

Платки красней зори горящей,

Другие голубей небес,

Иль зелень словно в хвойной чаще.

А если кто в карман и влез,

Мечтая задарма покушать,

Грехом таким калеча душу –

Воришка робенький внутри –

Так свой же, чёрт его дери!

Взгляд для мольбы вздымая в небо,

Михайло замечает холм.

Там Юрий высится. Свирепо

Воззрел соперник — о плохом

Подумал видно, но сдержался,

Не выказав для драки шанса.

Презреньем искренним обдал,

Не став при всех творить скандал.

Но не ушел. Уже смеркалось,

И Юрий — мести идеал,

В нём гнев читался и усталость,

Беды предвестием стоял.

Тверской перекрестился мелко,

Страшась, что состоялась сделка,

Где он в загробье новожил,

Коль князь с Узбеком так решил.

Потом подарки ближним хана

Обычьем давним раздавал.

Расположение желанно

Ордынской знати. Хор похвал

Звучал фальшивых, только дале

Узбеку злобное шептали.

Под ноль растратился Тверской,

Но ощущал — он здесь изгой.

И с каждым шагом больше горбясь,

Мерещился, с чего невесть,

Ему всё время Юрья образ,

Как будто воплощая месть,

Стоит скорбящим великаном

Московский в отсвете багряном,

Сим воздаянием грозя.

К беде судьбы вела стезя.

4

Тем часом в юрте у Узбека

Сошлись ордынские князья.

Как и сложилось здесь извека,

Пред ханом дружно лебезя,

Бакшиш Москвы схватить желая,

Аристократия Сарая

Михайлу, кроткого вполне,

Решилась обвинить во зле.

И в понапраслине Сарая

Тех обвинений было три:

Стяжательством обуреваем,

Сокрыл, мол, дани из Твери,

Побил татар, устроив драку,

А позже отравил Кончаку.