Закат цвета фламинго

…Все готовились к отпору, даже писцы в съезжей избе примеряли бехтерцы и юшман [41] Один Мирон день-деньской сиднем сидел на лавке за длинным столом, обложенный с двух сторон толстенными ясачными, таможенными и податными книгами. По приказному управлению ему предписывалось просмотреть наличие всех государевых грамот. По военному – обследовать укрепления острожные и крепостные и приказать, чтобы их поправили в случае надобности; отметить по учетным записям наличие и сохранность пороховых запасов, свинца, пушечных снарядов, ядер, ружей и сабель; пересмотреть налицо и по книгам детей боярских, литовцев, черкасов, атаманов, казаков, стрельцов и всех служилых, в числе которых состояли немцы и татары. По казенному управлению – ревизовать денежную казну по книгам, а также освидетельствовать мягкую рухлядь во всех статьях и проверить количество связок всякого меха по ясачным запискам. По управлению земскому нужно было доглядеть налицо и по книгам пашенных крестьян и обывателей. Кроме того, негласно разузнать, не закупали ли воевода и письменный голова для себя в городе или в уезде хлеб да мягкую рухлядь через родственников, служащих или посторонних угодников для поживы, не варил ли кто в тайне от казны пиво и мед на продажу…

Словом, многое надо было узнать, посмотреть и в первую очередь понять – перешагнула ли воеводская корысть границы, или Иван Данилович знал меру своей жадности?

Уже неделю с утра до вечера Мирон вглядывался в витиеватые буквы и столбцы цифр, слушал пояснения дьяка и письменного головы и зевал, зевал, зевал, выворачивая челюсти, или яростно, раз за разом чихал над пыльными страницами. А ведь он только-только добрался до «Строельной книги» – отчета о расходах на строительство крепости и острога. По ней выходило, что опорную крепость Красный Камень размером с Московский кремль соорудили всего за четыре недели. Острог же строили позже и дольше – два месяца, когда образовался посад, а в слободах поселились первые свободные от податей крестьяне, торговцы и ремесленники.

Цифры рябили в глазах: тринадцать тысяч сто бревен… Шесть тысяч двести шестьдесят плах… Семнадцать плотов сосновых и пять барок теса для крепостных стен и башень… Двадцать шесть тысяч семьсот двадцать три гвоздя… Он хмыкнул, вглядываясь в последние цифры. Надо ж, какая точность! Только что с этой точностью делать? Как определить, что «Строельная книга» не врет? Пересчитывать гвозди в стенах, скобы и бревна в частоколах и городне?

Эх, скука смертная! От досады он не находил себе места, понимая, что одним месяцем не отделаться, если проводить ревизию как положено, сверяя каждую запись… Впрочем, какие месяцы, если нагрянут калмаки? Того гляди, не только крепость сожгут с треклятыми книгами заодно, но и самого головы лишат!

Мирон сердито выругался про себя и поднялся из-за стола, сдвинув книги в сторону. Дьяк тотчас поднял взгляд от длиннющего «столпа», вопросительно посмотрел на князя.

– На свет белый гляну, – пояснил Мирон, направляясь к выходу, мысленно поклявшись не возвращаться к ревизорским делам, покуда не кончится канитель с калмаками и кыргызами. Или пан, или пропал! Тут уж куда кривая выведет!

Солнце почти скрылось за скальной грядой, утыканной редкими лиственницами и чахлыми березами. Полыхал багрянцем закат – словно ушат крови расплескали по небу. Но горожане продолжали копошиться на валах, у рвов. Мирон шел вдоль частокола от башни к башне, удивляясь, как споро, без лишних разговоров работали люди. Особо осмотрел южную сторону острога; она и впрямь походила на грудь воина в латах. Четыре башни с обламам [42] выдавались вперед, позволяя стрелкам вести фланговый огонь. Из бойниц верхнего этажа виднелись дула затинных пищалей и легких пушек. Кряжи частокольные – толстые, надежные. Чтобы их усилить, земляную насыпь изнутри подняли выше человеческого роста.

На западной стороне, где не было стены, Мирон глянул с гребня скалы вниз – холодом дохнула, потянула к себе пропасть, – но не отшатнулся. Далеко внизу кипела белопенная река.

– Барина, барина, давай в крепость, шибка давай! – послышался чей-то голос.

Князь оглянулся. К нему подбегал Спирька-ясырь. Бедолага запыхался от усердия, по потному лицу размазал грязь замызганным рукавом.

– Воевода зовет! Шибка сердита! – произнес он, задыхаясь. – Велел шибка бежать, как марал!

Мирон хмыкнул и направился быстрым шагом в гору. Спирька потрусил следом.

* * *