Закат в крови<br />(Роман)

— Я решил упразднить Особое совещание и заменить его правительством при главнокомандующем. Это первое. Второе: Добровольческую армию свести в отдельный Добровольческий корпус. Во главе его ставлю старого добровольца генерала Кутепова. Пусть он железной рукой наведет в корпусе порядок. Генералу Врангелю, которого освобождаю от командования Добровольческой армией, поручаю устроить сполох на Кубани и Тереке и посадить на коней двадцать тысяч кубанцев и терцев. Все тыловые учреждения подлежат немедленному переформированию и передаче корпусу Кутепова. Общее командование войсками на новочеркасской и ростовской позициях вручаю командующему Донской армией Сидорину, который ввиду объединения фронта будет в оперативном отношении подчинен Кутепову. Генерал Сидорин должен срочно развернуть войска, Ростов прикрыть добровольцами, Новочеркасск — донцами. В центре на уступе, — Деникин ткнул пальцем в карту, — вот здесь, поставить конный корпус генерала Топоркова и конный корпус Мамонтова, который по настоянию донского атамана и Донского круга возвращен на свое место. Да, генерал Улагай заболел и отправлен в Екатеринодар.

Всякое давление политических партий будет решительно отметаться. Всякое противодействие — справа и слева — караться. Постараюсь привлечь к русской государственности Закавказье…

* * *

Ивлев пошел прогуляться по Ростову. На Таганрогском проспекте творилось нечто невообразимое. Во всю ширь его четырьмя потоками шли повозки, санитарные двуколки, тачанки.

Между ними ехали верховые казаки, донские и кубанские, а по тротуарам, шлепая растоптанными ботинками по разжиженному снегу, шагали пехотинцы толпами. Все тянулись к мостам через Дон. На подводах было немало женщин с домашним скарбом и детьми. Калмыки за своими черными лакированными кибитками гнали коров красной калмыцкой породы, табуны степных коней.

Тяжелой серой мглой над городом повисло зимнее небо, затянутое сплошным сукном облаков.

У вокзала пылали военные склады. Клубы курчавого густого дыма низко распластались над крышами домов.

По всему чувствовалось: в Ростове начались обычные судороги власти, предшествующие сдаче города.

По Большой Садовой к вокзалу мчались фаэтоны, линейки, дроги, нагруженные чемоданами, детьми, дамами. На углах офицерские патрули задерживали дезертиров, проверяли документы у подозрительных и тащили солдат в комендатуру.

Где-то на окраинах, в рабочих районах, раздавалась винтовочная стрельба.

«Город агонирует!» — понял Ивлев, направляясь к зданию гостиницы, занимаемой Освагом.

Несколько подвод стояло у главного входа. Солдаты торопливо нагружали их кипами каких-то бумаг, брошюр, пишущими машинками.

Сотрудники Освага в длиннополых пальто, с винтовками, болтавшимися за спинами, бестолково толкались у парадного подъезда.

Ивлев вошел в вестибюль, уже захламленный брошенными бумагами, папками, разорванными плакатами.

— Ба-а! Дружище! Какими судьбами? — вдруг услышал Ивлев позади себя знакомый голос Голубева-Багрянородного. — Видите, разбегаемся, точно крысы с тонущего корабля. Со вчерашнего дня эвакуация приняла характер бегства. — Басисто- голосый художник обеими руками цепко облапил его и, дыша перегаром сивухи, рокотал: — У нас тут, в Ростове, с начала октября было введено обязательное военное обучение всех служащих Освага и других правительственных учреждений. Нас обучали владеть винтовкой, штыком и даже пулеметом. А 26 ноября, в Георгиевский праздник, был даже устроен парад ростовской обороны. По Большой Садовой шло чиновничье войско в потрепанных пальто и стоптанных штиблетах. Сам генерал Лукомский производил смотр сил и, кажется, выразил полное удовлетворение. Наши газеты трубили, будто противник выдохся, — продолжал Багрянородный, — и что наступает, собственно, только небольшая группа Буденного, лошади которой измотаны до последней степени. Красная пехота еще далеко, под Харьковом, и подтянуть ее в короткий срок невозможно. Ростов не сдадут. Он, мол, укрепляется, а мы в качестве народного ополчения все как один выйдем на защиту города. Но лишь дело повернулось острым концом, как тотчас же ростовская буржуазия оказалась «на ходу». Подсчитала, уложила валюту в чемоданы и умотала в Екатеринодар и Новороссийск. — Багрянородный усмехнулся и со злым сарказмом продолжал: — А «доблестные» ополченцы сейчас с боем втискиваются в последние пассажирские поезда, примащиваются к беженским эшелонам или всеми правдами и неправдами раздобывают места в привилегированных составах разных военных учреждений. За особое счастье считается попасть в теплушку. Дело в том, что в ней можно просидеть и день, и два, греясь у печки, покуда для беженского состава найдется паровоз. Я уже проводил и Чирикова, и Билибина, и Лансере. А сам пошагаю с этими подводами. В Батайске стоит наш второй агитационный поезд имени генерала Каледина. И там сяду…

Багрянородный бросил на тротуар недокуренную погасшую папиросу.