Закат в крови<br />(Роман)

— Впрочем, — горячо продолжала Татьяничева, — я сама прежде не могла без благоговейного чувства думать о юнкерах, о поручиках, шедших за Корниловым. Мне в ту пору они казались рыцарями высокого долга и чести. Я видела в них цвет нации. Я молилась о трехтысячном отряде, уходившем в степи Кубани. Плакала о той дивной молодежи, которая без страха с боями шла в неизвестность. Радостно и восторженно изумлялась героизму бескорыстных юнцов. Впрочем, они, конечно, были вовсе не похожи на нынешних горе-вояк, тысячами бегущих через Ростов от вахмистра Буденного. Вы говорите: двухлетний труд Деникина был трудом паука. Вместо медовых сот он выткал гнилую паутину, которая рвется всюду. Никому этой паутины не обратить в стальные пружины. А вы-то сами что делаете? Вы куда бежите?..

Ивлев, не ожидавший от Иды такой горячей тирады, втянул голову в плечи и с невыразимой тоской глядел себе под ноги.

Она права: в белой армии развился безграничный эгоизм, родственный безоглядному шкурничеству. Каждый стал заботиться лишь о себе.

— Теперь, — вспомнила Ида, — говорят о бронепоездах, которые якобы будут двинуты по Екатерининской и Юго-Восточной железным дорогам, об английских танках, которые якобы выкатят навстречу коннице Буденного. Чепуха! Этими лживыми версиями утешают ростовских обывателей. А полки за полками уходят за Дон. Одной десятой ушедших туда достаточно было бы, чтобы наголову разбить Буденного. Нет, белая армия — это армия без позвонка и головы.

Сколько бы еще говорила Татьяничева, неизвестно, но вот с парадного раздались один, другой звонки, и через минуту гостиную заполнила целая ватага молодых офицеров Донской армии. Сбросив шинели, полушубки прямо на пол в углу комнаты, каждый из них выставлял на стол бутылки со спиртом, вином, выкладывал куски сала, окороков, завернутые в бумагу.

Усатый есаул, увидев на Ивлеве черные погоны с белыми кантами, почтительно звякнул шпорами:

— Приветствую офицера-марковца! Простите нас за шумное вторжение, но решили, что называется, под занавес учинить пирушку на паритетных началах. Все кабаки в Ростове закрыты. Надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами трапезу. Нам, донцам, и вам, добровольцам, одна дорога — к Черному морю.

Ивлев поглядел на ручные часы. Шел уже девятый час вечера. Остаться с донскими офицерами значило отстать от поезда Врангеля. Нет, еще рано складывать крылья. Может быть, Врангель еще станет во главе всего дела. Ведь недаром же он согласился отправиться на Кубань поднимать сполох…

Ивлев встал с кушетки и сказал:

— Благодарю вас, господин есаул, за любезное приглашение, но к десяти часам вечера я должен быть на вокзале.

* * *

Когда он вышел на улицу, хлопья талого снега валили сплошной стеной. Редкие фонари, горевшие на Большой Садовой, как- то уныло-жалко и тревожно помигивали.

Ивлев поднял воротник шинели, сунул руку в карман и зажал в ладони холодный браунинг.

Снова он покидает Ростов. Кто знает, быть может, на сей раз безвозвратно. Снова впереди тьма, мглистая тьма, и когда ее прорежут маячные огни, зарницы предрассветные?

У здания гостиницы, прежде занимаемой Освагом, ходили, как тени, уличные проститутки. Одна из них в вымокшей шляпке с жалкими цветами, приколотыми к груди, преградив дорогу, простуженно-осипшим, пропитым голосом спросила:

— Ну что, корниловец, не весел? Угости папиросой…

А взяв папиросу и закурив, не то насмешливо, не то сочувственно сказала:

— Неужто на улице развлечения ищешь? Хочешь, сведу в злачное место, где спиртиком можно побаловаться. А то тут, на снегу, вся внутренность отсырела. Ну, что молчишь, али «ермаков» или «колоколов» нету-те?

— Извини меня, милочка, — в тон проститутке проговорил Ивлев, — но я не ходок по злачным местам.

— Ну и невезучая я! — пожаловалась девица и отвернулась.

Ивлев зашагал быстро по улице.

Эх, яблочко, вода кольцами,
Будем рыбу кормить добровольцами!..

Это кто-то весело и задорно запел в темном переулке. У Ивлева тоскливо сжалось сердце. Раз уже в центре Ростова поют так, то можно считать, что город сдан. Надежд отстоять его — нет!

Глава двадцать восьмая

Утром Ивлев снова увидел Екатеринодар, но теперь родной город уже ничем не радовал. Улицы, знакомые дома стояли на прежнем месте, а жил Екатеринодар совсем не так, как два месяца тому назад.