Закаты

— Кстати, до революции много попущений было, — возразил Схеман. — Сейчас более всё строго. Советская власть Церкви на пользу пошла. До революции только духовенство и постилось как положено. Почитай Бунина «Окаянные дни». На паперти курить разрешалось! А теперь попробуй хотя бы внутри церковной ограды закури... О, о! С похмелья, что ли? Дождёшься, что возьму газету в свои руки, а тебя отдам жидомасонам на заклание. Закуси грибочком-то. Или вот, читал я в «Жизнеописании Булгакова» у Мариэтты Чудаковой, что, мол, семья Булгаковых была страшно религиозная и на Страстной неделе у них в доме совсем не ели мяса. Во как! Интересно, Мариэтта Крабовна и впрямь не знает, как положено соблюдать Великий пост?

— Кстати, отличная тема для статьи, — махнув подряд три рюмки и закусив солёными грибочками, заметил Белокуров. — «Церковная обрядность до и после советской эры». Напишешь?

— Лучше ты, а я тебе матерьяльчиков подброшу.

— Вот видишь, а не было б бутылки, не родилась бы тема. Во всём есть польза.

Посидев у Схемана и душевно покалякав, главный бестиарий отправился сперва в Дом литераторов, где ему честно возвратили портфель, а потом — в Первый московский бизнес-колледж читать австралопитекам всемирную историю. Ему было весело и легко, в кармане плаща — а карманы были глубокие — приплясывала наполовину выпитая бутылка. От Дома литераторов он быстро добрался до Пресни и очутился в своей аудитории на третьем этаже; повесив плащ в шкаф, отхлебнул немного, и у него оставалось полчаса, чтобы освежить в памяти даты событий и некоторые имена. Опьянение воскресило в ней вчерашний вечер, Эллу... Захотелось снова увидеть её, хотя бы один раз. Прикоснуться губами к её губам. Он с тоской подумал, что если даже поедет на машине туда, к ней, на Тимирязевку, то едва ли найдёт дом, вспомнит, какой подъезд и какая квартира.

— Сик транзит... — тяжело вздохнул он, подошёл к окну, посмотрел на Белый дом, подыскивая нужные очертания своей тоске. — Промелькнула и... промелькнула.

Впервые за много-много лет он чувствовал то особенное щекотание, катающееся вниз-вверх, из-под сердца в живот и обратно, какое бывало у него давно в юности, когда он влюблялся. И мурашки, вдруг пробегающие по щекам... И томление, когда хочется только лечь, уткнуть лицо в ладони, лежать и постанывать.

Потом он читал лекцию о крестовых походах. Основательно, красиво, стройно, но — без огня. И видел, что многие не слушают. На следующую лекцию должна была явиться другая группа, которой следовало оттарабанить то же самое, а как не хотелось!

В перерыве он ещё раз приложился к бутылке, нисколько не раскаиваясь в том, что вчера пообещал Василию, мужу Эллы: сегодня — ни водчинки, ни ветчинки. Вспомнил о своём обещании без трепета.

На следующей неделе вернётся Тамара, которая не захотела быть Белокурвой, и постепенно он забудет про Эллу, про то, как хотел всю её оцеловать. В конце концов у него крепкая семья, жена, сын, отчим. Что ещё нужно человеку, чтобы счастливо встретить старость?

— Тоже мне Анн Каренин нашёлся, — пробормотал он, отталкивая от себя мысли об Элле, как веслом — утопленника. Аудитория вновь заполнялась слушателями. Глядя на них, Белокуров подумал, что не такие уж они и австралопитеки, вполне пещерные люди.

— Халявин, — обратился он к одному из студентов, делая ударение именно там, где требовал тот, — на первом слоге, отчего получалось похоже на хеллоуин, страшный американский праздник, — почему пропускаете занятия? Три раза подряд не были.

— Работы много было, Борис Игыч, — презрительно ответил студент, будто отцом Белокурова было некое иго, вероятно ордынское.

— Как говорит мой знакомый еврей Схеман, работа не жид, в Израиль не убежит. Садитесь. Ну хватит, посмеялись и будет. Верункова! Прошу тишины. Спасибо, родные мои. Так, темой нашей сегодняшней лекции...

Тут сердце его оторвалось и упало на самое дно желудка, проделав свой путь через мужчину. В дверях стояла она!

— Здравствуйте, — сказала она. — Могу ли я послушать вашу лекцию?