Заказ на «Апокалипсис»

– Помилуй Бог! Атеизм – удел воинствующего невежества. Бог существовал всегда с того момента, когда человек стал чуть-чуть соображать. И отрицать его – спорить с очевидным. То, что вы называете атеизмом, попросту возвращение к примитивным формам религии. Но мы отвлеклись. Человечество обречено уже потому, что у него было начало. Все, что вышло из небытия, должно вернуться обратно. Вы говорите о злобе… Помилуйте! Разве волк, задравший зайца, сделал зло? Ему нужно что-то кушать. Иначе он умрет от голода. А чем заяц лучше травы? Человек уникален только в том, что приближает свою смерть собственноручно. Да и эта уникальность весьма сомнительна. Один из моих знакомых, убивший всех родственников, живших с ним в одном доме, утверждал, что избавляет их от земных мук. Побуждения самые благие. Более того, себя он считал мучеником во имя их счастья. Другой сошел с ума из-за раздавленной случайно мыши, которая подвернулась ему под сапог. Он был на грани самоубийства, потому что из-за его невнимательности лишилась жизни тварь божья. Кто из них прав? Я рассудить не берусь.

– Пусть так. Но какое отношение это имеет к нашему художнику? Вы сказали, что люди, подобные ему, способны на самые ужасные поступки. По-вашему, он тоже душевнобольной?

– А я уже и забыл про него. Душевнобольной? Я этого не говорил, хотя все возможно. Я встречал подобных творцов. Для того, чтобы убедить окружающих в собственной талантливости, они способны совершить любую мерзость.

– Вы убеждены в том, что он бездарен?

– Друг мой, я рад был бы ошибиться. Но, к сожалению, мой опыт не позволяет мне этого сделать. Хотите пари?

– Мы уже поспорили по этому поводу. Надеюсь, что завтра вы угостите меня коньяком?

– Непременно. После того, как вы его проиграете. Но, в дополнение к первому спору, я предлагаю сделать нашему избраннику заказ. Пусть что-нибудь напишет. За ночь. И если этот эксперимент будет достоин внимания, я подарю вам… Что вам подарить?

– Вы проводите меня до Лозанны.

– С удовольствием. Предлагайте сюжет.

– Не знаю, право. Сразу даже…

– Пусть нарисует Апокалипсис. Согласны?

– Вполне. Но вы проводите меня до Лозанны.

– А вы знаете эту старую песню о том, как девушка в лесу освободила из охотничьих силков волшебную птицу, а та через год унесла в жертву лесному царю ее новорожденного сына? Не знаете? Жаль. Хорошая и очень грустная песня. Ну, да ладно.

Они сговорились встретиться на следующий день и разошлись, каждый в свою сторону.

***

Страх, Свет, Желание… Все бликует в дегтярном растворе Времени, переливается мутными оттенками всякий раз, когда зеркальную поверхность потревожит капля или брошенный камень. Ломается контур, зыбкость обретает реальное лицо.

А если его нет? Если время – такая же фантазия и условность, как грех? Что тогда? Зачем сочинять, если все уже давно придумано? Если оно существовало вечно?

У Анны красивые ноги и высокая грудь. Что еще надо для совершенства? Доктор рассказывал страшные вещи. Страшные…

Александру сделалось холодно, но он не почувствовал этого. Он шел в гостиницу молодящейся вдовы, которую люди привыкли называть мадам Рауш, мимо залитых тугими сумерками венских домов, где спали люди, обреченные на смерть. Он думал о них. И когда представлял себе великую тризну человечества, которому нет спасения, с удивлением отмечал, что никакого ужаса не испытывает.

Из-за ближайшего столба, находящегося справа по движению музыканта, вышла хромая собака. Дойдя до середины мостовой, она обернулась к молодому человеку и широко улыбнулась. Александр остановился в двух шагах от собаки-инвалида и показал ей язык. Собака обиделась и вернулась к своему столбу.

«Зря я так с ней, – думал Александр, продолжая путь к гостинице, – она-то не виновата в том, что я напился и меня теперь тошнит».

– Вы сегодня поздно, – приветствовала его мадам Рауш с едва уловимой неприязнью, – прикажете подать чай?

– Прикажу. Покрепче. С лимоном.

Когда Алекс вышел из ванной, на столе в гостиной стояла чашка с чаем. В кресле, забросив ногу на ногу, с царственно поднятым подбородком сидела Анна.

– Я пришла, – сказала девушка своим обычным тоном и впервые за все время обращения с Александром улыбнулась.

– Вот и чудесно, – смущенно пробормотал музыкант, чувствуя, что трезвеет.

***

Господи! Как мало мы знаем о себе! Сколько разного копошится внутри каждого, порождая восторг и ужас своей непонятностью. И этот неописуемый запах, который не отражается в сознании, проходит сквозь него, тормоша неподвластную плоть, убивая всякую возможность здраво мыслить и чувствовать. Запах, который возвращает нас туда, к пращурам, к пестикам, гусеницам, тычинкам и микробам, к великой истине жизни. Пока не оставят силы. Первородный запах любви…

У нее были очень густые волосы. Настолько густые, что пальцы, попав в них, утопали, рвались обратно к свободе, но, заблудившись, окончательно теряли надежду и желание что-либо изменить. Волосы были так черны, что, казалось, не выпускали из своего лона даже свет.

И резкая их грань у верхней трети лопаток с гладким телом…