Закажем напоследок пиццу?

как-то нелепо сваливающимися на тех,

кто уже лежал в земле

И было странно, что мы лишали их морального облика,

чувства какого-либо достоинства,

жизни –

и сами же их за это презирали

Там были и дети,

процентов 10-15, –

а куда их было девать? –

они-то и раздражали больше всего,

потому что ничего не могли понять и всё время рыдали

Матери прижимали их к себе,

умоляли замолчать,

но те ничего не соображали во всеобщем ужасе и смятении

Некоторые солдаты стреляли в них первыми:

настолько был невыносим этот плачь

К концу второго дня меры,

поначалу вызвавшие нескрываемое негодование среди солдат

и в связи с которыми им было разрешено пить,

приобрели остервенелый характер

и распространились на всех жителей,

независимо от их принадлежности и вины

По городку прошла волна террора длинною в ночь

Остановить её было уже нельзя

и на всё,

включая надругательства над совсем юными

и даже маленькими девочками,

приходилось закрывать глаза

Таким образом количество убитых к утру третьего дня

возросло ещё на несколько десятков человек

По моему распоряжению тела,

обнаруженные после ночного разгула –

всего около 35 человек, –

были сложены под куполом обветшалой приходской церкви,

двери заколочены,

а само здание подожжено на рассвете,

когда нам был отдан приказ об оставлении города

и присоединении к батальону,

выдвигавшемуся дальше на восток

Мы шли уставшие,

угрюмые,

не выспавшиеся

Шли молча

Вид небосвода,

низко нависающего над бескрайней

и как будто выцветшей равниной

непроницаемой и онемевшей тенью угнетал

Мысли были тяжёлыми,

мрачными

и не хотелось признавать реальности:

не хотелось смотреть на бредущих молодых солдат,

оставляющих за собой такие следы,

не хотелось думать о том,

кто из них и что натворил в эту ночь,

что им пришлось пережить за минувшие три дня

и какими камнями они выкладывали себе путь,

по которому сейчас направлялись…

И трудно было бороться с совестью,

постоянно напоминавшей о содеянном,

заставить её замолчать:

она была несговорчива,

она угнетала мысли,

и что-то внутри говорило вкрадчивым,

едва слышным голосом,

что за эту Варфоломеевскую ночь придётся поплатиться

А ведь впереди ждали долгие месяцы войны –

и для кого-то этот срок будет намного меньше, –

но и об этом не хотелось думать

Расстояние не знало предела,

а голос был неумолим,

подавляя с каждым шагом всё сильнее и сильнее:

ведь если не признаться себе сейчас,

то будешь вынужден нести это с собой

по пыльной дороге,

через эту проклятую равнину,

через войну,

через всю жизнь –

и всё-таки признаться потом

ЗАКАЖЕМ НАПОСЛЕДОК ПИЦЦУ?

Антон Павлович проснулся с двумя событиями:

рассветом

и болью в груди

Впрочем, первого он не заметил, благодаря второму

Боль была тупой, давящей и неожиданной

Событие – тоже

Ах да, события было три:

к первым двум присоединилось нарастающее чувство тревоги –

всегда неприятное чувство

К тому же, Антон Павлович оказался в затруднительное положении:

привыкший просыпаться уставшим и раздражительным

с первых мгновений попадания света в его мозг,

на этот раз

в придачу ко всему

его посетило еще и состояние растерянности,

вызванное тем, что,

отдышавшись от такого пробуждения,

он потянулся за телефоном и тут же остановился:

"А куда звонить?

В скорую,

которая приедет и увезет его в палату к незнакомым

и скорее всего неприятным,

нечистоплотным,

а того хуже –

беспокойным людям,

где помимо всего прочего,

прибавится чувство дискомфорта,

усиливающее и раздражительность и тревогу…"

Или…

Дело в том,

что у пробудившегося сегодня утром не было близких,

за исключением сына…

Но…

их взаимоотношения сложились таким образом,

что позвонить ему –

даже в минуту отчаяния –

Антон Павлович никак не мог,

иначе бы ему пришлось переступить

через все преграды принципов и гордого самомнения,

что он так тщательно возводил между собой и людьми

на протяжении десятилетий

За окном,

в пасмурном предосеннем утре,

под навесом застилающих сонное небо

раздувающихся серых облаков

проплывала маленькая,

едва уловимая человеческим глазом

воздушная капля,

покрытая прозрачной,

непроницаемой сферой,

слегка переливающейся оттенками отраженного в ней света

встречающихся объектов

Но Антон Павлович ничего этого не замечал

Он лежал с зажмуренными глазами,

погруженный в пустоту,

сосредоточенный на том,

что сдавило ему грудь

и не давало спокойно дышать

Мало-помалу боль отпустила,

в голове прояснилось,

и появились первые мысли

Интересно было то,

что эти мысли зазвучали сами по себе,

совершенно непроизвольно

и как будто независимо от самого их обладателя,

сделавшись тем самым для него очередным открытием этого утра

"Будешь ли еще, будешь ли еще?" –

носились они по комнате,

радостно покинув пределы головного мозга:

"Хотя вряд ли у тебя еще будет на это время"

Явственно слыша их хихиканье и издевательский тон,

Антон Павлович в недоумении сел на краю постели, думая про себя:

"Постоянные тревожные мысли со временем должны перерасти во что-то такое…

наверное… это всего лишь следствие на фоне приступа"

"Должны перерасти и уже это сделали" –

радостно поддержали его голоса

Озадаченный такими утренними событиями,

Антон Павлович провел ладонями по лицу

и ощутил сильную сухость во рту