Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Геббельс продолжал работать над своим «проектом прокламации». Ее окончательный текст, адресованный «всем народам Востока», начинался с обзора достижений Гитлера по улучшению участи народа и в борьбе с капиталистическими и коммунистическими заговорами. Несмотря на довольно искусную формулировку, апелляция все же выдавала неспособность автора понять, что должно было стать наиболее убедительным аргументом для жителя Востока. Только ближе к концу текст содержал пункт, который по сути отражал то, что немцы сочли главными чаяниями населения оккупированных территорий, – и то, что Геббельс был готов пообещать в полной мере, не заботясь о выполнении: «Боритесь вместе с нами против ненавистного большевизма, кровавого Сталина и его еврейской клики; за свободу личности, за свободу вероисповедания и совести, за отмену рабского труда, за благосостояние и собственность, за свободное крестьянство на собственной земле, за свой родной дом и свободу труда, за социальную справедливость, за право всех трудящихся получать за свой труд справедливую заработную плату, за счастливое будущее своих детей, за их право на развитие и образование вне зависимости от происхождения, за государственную защиту больных и немощных, за их право на адекватную материальную помощь – за все, чего большевизм вас лишил».

Несмотря на то что прокламация так никогда и не увидела свет, этот конечный результат усилий Геббельса остается памятником его ловкости по части обещаний, которые он не собирался выполнять, понимания ситуации на Востоке, а также тех шор, которыми нацизм ограничивал его поле зрения.

В апреле Геббельс предпринял еще одну попытку. Подбодренный докладом, представленным Видкуном Квислингом [норвежским коллаборационистом], он размышлял: «Мы, конечно, смогли бы поднять множество людей в СССР против Сталина, если бы знали, как вести войну исключительно против большевизма, но не против русского народа». А на следующий день Геббельс отметил, что воззвание Власова было бы эффективнее, если бы оно получило более энергичную поддержку. «Конечно, это зависит от выпуска прокламации для Востока, на которую пока не удается уговорить фюрера. Мы должны не только вести войну на Востоке, но и заниматься там политической работой».

Вопрос о прокламации был решен – окончательно и негативным образом – на совещании Гитлера с Розенбергом и Кохом 19 мая 1943 г. По данным торжествующего Бормана, фюрер сказал Розенбергу, что «прокламация к населению оккупированных восточных территорий может быть выпущена только с согласия фюрера» и что у того нет намерения давать его. Неприятие Гитлером подобных попыток ведения политической войны имело те же корни, что и его возражения против увеличения набора в Osttruppen: на оккупированном Востоке политика Германии должна была быть до такой степени жесткой, чтобы подавить политическое сознание населения. В конце концов, полагал он, на Украине «ни один солдат не будет готов умереть за нас ввиду крайне жестких требований, которые мы вынуждены наложить». В более общем плане – Гитлер любил избитые исторические параллели – «история доказала невозможность использования порабощенных наций в качестве союзников. Достаточно припомнить, как римляне тщетно пытались проводить эту политику в отношении галлов».

Десять дней спустя в своем послании Борману Розенберг попытался еще раз возродить проект прокламации. Ответа он так и не получил. В своем меморандуме от 1 июня Гелен также ратовал за официальную немецкую прокламацию, желательно от имени фюрера. Однако Гитлер не желал в этом участвовать; на совещании 8 июня с Кейтелем и Цейцлером он поставил на проекте крест. Довольно любопытно, что Гитлер воспринимал тезис Геббельса о расхождениях между пропагандой и практикой буквально, настаивая на том, что «мы должны делать различия между пропагандой, направленной на другую сторону, и тем, что мы сами в конечном итоге намерены делать». Он был готов предпринять пропагандистские шаги, дабы привлечь русских, «при условии, что на практике от них не будет исходить ни малейшего беспокойства…». В конечном счете он больше боялся «либерализма и сентиментальности» среди своих подчиненных, чем тешил себя привлекательной перспективой усиления дезертирства солдат Красной армии. Впоследствии вопрос о прокламации фюрера более не поднимался.

Этот эпизод подтвердил, что быть приверженцем политической войны само по себе не служило свидетельством ни дружественных намерений на Востоке, ни искренней критики нацистских целей и методов. Прежде всего это являлось симптомом прагматизма, попыткой хоть что-то спасти ради германского дела. На подобную тактику были способны разные люди – и Геббельс, и Шуленбург, и Штрик-Штрикфельдт, и Розенберг. Было бы наивно полагать, что одна лишь прокламация – без коренной переориентации политики и практики – могла спасти положение или даже существенно повлиять на ход событий. Тем более показательным является провал в год разгрома под Сталинградом и в Северной Африке, провал Муссолини и массированных бомбардировок рейха союзниками.