Этот вопрос имел достаточно важное значение для Гитлера, чтобы обсудить его в специальном обращении, доставленном командующим групп армий 1 июля 1943 г. Он выразил озабоченность по поводу того, что ценность продвигаемых армией вспомогательных местных формирований сильно переоценена и что прежде всего из их создания не следует делать никаких политических выводов. Немецкий солдат интересовался не программой русской или украинской свободы, утверждал фюрер, а перспективой послевоенного расселения на Востоке в качестве фермера-первопроходца. Проблема, как выразился Гитлер, заключалась в том, чтобы «…найти путь, который, с одной стороны, ведет к цели – формированию батальонов на Востоке – и, с другой стороны, позволяет избежать их становления армиями и дачи политических обещаний, которые нам когда-нибудь придется выполнять…».
Между тем Кейтель составил официальное письмо Розенбергу, содержащее вердикт фюрера. Краткое изложение меморандума, касающегося не только Власова, но и нерусских национальных комитетов, гласило:
1) Национальные комитеты не должны использоваться для набора добровольцев.
2) Власов не должен появляться на оккупированной территории.
3) Что касается продолжения работы власовской пропаганды, то фюрер не отказывается от своего согласия лишь в том случае, если ни один из пунктов программы Власова не будет осуществляться без прямой санкции Гитлера. Ни одно немецкое ведомство не должно серьезно относиться к приманке (lockmittel), содержащейся в 13 пунктах программы Власова.
Как только решение было принято, послушные последователи Гитлера быстро выстроились в очередь. Йодль, ссылаясь на слова Власова, сказал Кёстрингу, что «только самые глупые телята выбирают своих мясников»: русское «освободительное движение» слишком взрывоопасное оружие. Эрих Кох рьяно повторил позицию фюрера: армия Власова не могла стать ничем иным, как «остывшим кофе». Было глупо, заявил он немецкому журналисту, полагать, будто 500 тысяч человек «армии Власова» могут заменить 500 тысяч немецких солдат; в конечном итоге, они только способствовали бы вражескому прорыву, для ликвидации которого потребуется 500 тысяч немецких солдат. Что касается политических перспектив, то Кох повторил аргумент фюрера: «Почему такая смена курса? Если бы у армии Власова был флаг, а у его солдат честь, нам пришлось бы относиться к ним как к товарищам с естественными человеческими и политическими правами, и тогда национальная русская идея могла бы добиться успеха. Ничто не может быть менее желательным для нас, чем подобное развитие событий».
В июле, на совещании с Розенбергом, Заукелем и другими должностными лицами, Кох снова заговорил об инициативе Власова. Согласно протоколам, «Кох потребовал роспуска так называемой Русской освободительной армии Власова и перевода Hiwis [ «хиви»] в категорию рабочей силы. Недвусмысленный приказ фюрера по этому вопросу необходимо было выполнить».
Сторонники «русской освободительной» инициативы были сами обескуражены. Не принадлежавшие к данному кругу и убежденные антинацисты, такие как Ульрих фон Хассель, воскликнули: «Слишком поздно!» Гроте пришел к выводу, что больше ничего нельзя сделать. Штрик-Штрикфельдт, ставший близким личным другом Власова, разочаровался во всем проекте. Один за другим все сторонники «политической войны» потерпели неудачу, вне зависимости от своих целей и намерений. Почти трагикомично выглядит то, что Риббентропа, так часто «шагавшего не в ногу», его собственный Русский комитет уговорил наконец вступиться перед Гитлером за возрождение дела Власова. Хотя министра иностранных дел заранее подробно проинформировали, он ушел с совещания с Гитлером в очередной раз убежденным в правоте фюрера.
Эта неудача неизбежно должна была иметь свои последствия для Власова и его последователей. Их отношение к рейху заметно охладело. Некоторые из коллаборационистов отныне стали более восприимчивы к советским предложениям вернуться в Красную армию или присоединиться к партизанам. Другие пришли к мнению, что вся деятельность является лишь средством выживания и источником средств к существованию. Немногие пребывали в неверии, что «Гитлер мог быть настолько тверд», надеясь, что вспышка озарения должна вскоре неизбежно осветить ставку фюрера. А остальные пришли к заключению, что уже слишком поздно и что выбора между двумя воюющими сторонами попросту не существовало.
Решение Гитлера от июня 1943 г. завершило единственную в своем роде главу восточной политики. В том же году, как показывалось ранее, был введен – в основном под воздействием поражений и нехватки ресурсов – новый этап несколько более примирительной тактики Германии. Примечательно, что изменение тактики ограничивалось такими сферами, как пропаганда, экономика и межличностные отношения; оно еще не проложило себе путь в самую сложную область – в политическую войну.