Ги улыбнулся, оценив искренность и удивление принца, резкими бросками своих взглядов еще раз проверил, все ли в порядке, довольно крякнул и ответил:
– Ваше высочество! Мне, клянусь спасением души, безумно приятно принимать столь высокого гостя в своем скромном жилище.
Филипп, наконец-то, пришел в себя и почувствовал свою значимость, с облегчением выдохнул и, развернувшись к слугам и свите, громко произнес:
– Сеньоры! Полагаю, что вам сподручнее разместиться лагерем за стенами столь славного замка! – Он сдержался, подумав, что слишком резкие или необдуманные слова могут обидеть хозяина замка. – Мирпуа слишком компактен и, я разумно полагаю, наиболее приспособлен к войне, нежели к приему столь шумной компании, поэтому, мессиры, я разрешаю вам разбить лагерь вне пределов стен или, по вашему усмотрению, разместиться в гостиницах и постоялых дворах.
Свита послушно закивала и стала спешиваться, но, поскольку, все места в гостиницах и постоялых дворах были заняты местными сеньорами, избалованным отпрыскам знатных семейств, стиснув зубы и угасив ворчание, пришлось довольствоваться лишь тем, что они разместились в палатках, составивших огромную и пеструю картину на равнине возле замка и бурга.
Такого огромного, пестрого и шумного лагеря здешние края не видели, пожалуй, лет двести, со времен
Радость и гордость, охватившая, поначалу, Ги де Леви, быстро сменилась растерянностью и каким-то смутным чувством, отдаленно похожим на панику, ведь за первые двое суток, прошедших после прибытия принца со свитой и гостями, на прокорм слуг, коней и угощение для сеньоров и гостей был истрачен месячный запас продовольствия.
Изабель, в начале радовавшаяся, словно малый ребенок, сразу же помрачнела, и Ги стал частенько ловить на себе ее испуганные и взволнованные взгляды, но, слава Господу, что у принца был столь мудрый и предусмотрительный отец-король Людовик.
К исходу третьего дня, когда на горизонте уже отчетливо замаячила угроза разорения или, на худой конец, влезания в огромные долги – ведь гостей надо было кормить, причем, отборно, богато и изобильно, к рыцарю подошел невзрачного вида монах-капеллан, который отозвал его среди шума и веселья, царившего за веселым столом, накрытого во внутреннем дворе замка. Монах деликатно отвел его в сторону и, покосившись по сторонам, словно он опасался, что может быть услышан посторонними людьми, тихо произнес:
– Мессир де Леви, его королевское величество просил передать вашей милости, что, прекрасно понимая насколько может быть обременительно проживание принца крови в ваших владениях, наш милостивый король Людовик соизволил направить заемные письма в адрес ссудных домов Каркассона, Тулузы, Нарбонна, Фуа и Памье, дабы вы ни в чем не смогли испытывать затруднений, проблем и стеснений. – Капеллан явно наслаждался реакцией, промелькнувшей на лице рыцаря. Он едва заметно улыбнулся и продолжил. – Также, наш славный король просил передать вашей милости на словах, – монах выдержал паузу, изучая глаза собеседника, – король Людовик просит вас, своего верного слугу и вассала, привить, сколь только возможно, сдержанность, здравый смысл и трезвый рассудок его сыну Филиппу…
Услышанное настолько поразило его, что Ги с трудом удержался на ногах. Он облокотился рукой о каменные перила лестницы и недоуменно заморгал глазами.
– А я, признаться, подумал, что его величество чем-то недоволен мною… – машинально произнес рыцарь.
Капеллан радушно улыбнулся и, мягко махнув рукой, ответил:
– Нет-нет, что вы, мессир де Леви. Наш король настолько признателен, что направил принца не к кому-нибудь, а именно к вам, ведь только вашему попечению он может полностью и всецело доверить своего старшего сына. – Монах, по-видимому, бывший не только священнослужителем, но и кем-то большим, чем он хотел казаться, еще раз оглянулся по сторонам, приблизился вплотную к уху рыцаря и сказал. – Только вот одна загвоздка, мессир. – Капеллан пронзил его взглядом своих серых глаз. – Вы будете не только учить принца военный и житейским премудростям, но и, – он тяжело вздохнул, – охранять…