Захват Неаполя. Берёзы

– Да, милый… – Он подхватил ее на руки и подбросил, словно легкую пушинку. Изабель запрокинула голову, ее прическа мигом разлетелась, густые волосы длинной волной словно водопад, заструились, приятно щекоча шею и щеку Ги. Де Леви понес ее прочь от шума и суеты, направляясь в спальню. Изабель, словно кошечка, замурлыкала и прижалась лицом к крепкой груди мужа. – Ой, а как же гости? Что скажет принц?..

– Ничего не скажет… – улыбнулся он. – Филипп сейчас купается в лучах славы, лизоблюдства и подхалимства. Ему надо учиться отличать искренность от пустой позолоты придворной лести… – Ги поцеловал ее. – Среди этого шума и гама, что стоит у нас во дворце, наше отсутствие вряд ли кто заметит. Час-другой, думаю, пролетит незаметно…

– А ты еще смеешь ревновать меня к принцу… – улыбнулась она. – Да я ни за какие горы золота не променяю твой «час-другой», во время которого я ощущаю себя самой счастливейшей женщиной на свете…

ГЛАВА X . Коготок увяз – всей птичке пропасть.

Рим. Палатинский холм. 14 августа 1267г.

Римский сенатор (Шарль, искренне веривший в дружбу и еще не успевший разувериться в людях, так вот отблагодарил его, не зная, что он предатель, изменник и подлец) Анри де Кастиль, или, как его привыкли звать на итальянский манер – Энрико де Кастильоне медленно прогуливался среди живописных руин великого и древнего, как сама жизнь, города во главе огромной и внушительной свиты.

Услышав как-то (он уже и не помнил, когда и от кого), что древние императоры Рима любили пешие прогулки по городу, дабы выказать близость к народу и продемонстрировать врагам свою отвагу, Энрико, как и любая слабая натура, склонная к подражанию и не имевшая за душой благородного величия, тут же стал слепо копировать, бродя по улицам, разодетый в пух и перья, кичась красотой своих одеяний, роскошью камзолов пажей, оруженосцев и конюших, ведших под уздцы его боевого коня.

Это, поистине, было прелюбопытное зрелище! Энрико медленно брел впереди большого эскорта, расточая улыбки и швыряя мелочь толпам ребятишек и бедноты. К несчастью, даже этот жест не получался у него. Вместо широкого и благородного жеста, как бы шедшего от сердца, он разбрасывал мелочь с каким-то то ли испуганным, то ли растерянным, то ли гадливым, то ли брезгливым видом, в котором без труда читалась скупость и жадность, а на лице отображалась борьба между необходимостью следовать придуманному им же этикету и желанием бросить все, сесть на коня и передавить весь этот сброд.

За напыщенным сенатором шли три оруженосца, один из который нес алый пеннон с золотыми замками Кастилии, другой – щит своего хозяина, а третий меч, который, следуя итальянской моде, уже стал заостряться и сужаться к острию, позволяя не только рубить, но и прокалывать кольчуги врагов. Все оруженосцы были в красных с золотым шитьем одеяниях.

Следом шли три высоких и крепких рыцаря-наемника. Судя по их лицам, они были или немцы, или фламандцы. Их суровые и уверенные лица явственно указывали на профессиональных рубак и кутилье, что частенько выручало Энрико, когда тот, следуя, опять же, итальянской моде выходил с кем-либо из противников на групповую дуэль, в которой, помимо прямых дуэлянтов, могли участвовать и помощники.

У каждого из кутилье были по два оруженосца. Ну, и завершали эту длинную и пеструю процессию конюшие, ведшие прекрасных и породистых скакунов, каждый из которых стоил не менее пяти сотен экю, был под седлом и в красивой попоне.

Прекрасный и погожий солнечный летний день выдался на редкость изумительным. Легкий ветерок освежал и отгонял изнуряющий летний зной, позволяя неспешно прогуливаться и наслаждаться жизнью.

Энрико проснулся ближе к полудню, поправил здоровье легким итальянским белым вином, снял ноющую и пульсирующую боль, терзавшую его голову и сдавливающую виски после вчерашней ассамблеи, закончившейся, как всегда, грандиозной попойкой и неумеренностью в еде.

Съев пару перепелов, грушу и несколько сочных персиков, он решил прогуляться по городу, который, непонятно почему, уже считал своей нераздельной вотчиной, вызывая озлобление и негодование гвельфов и, что самое смешное, гибеллинов, затаившихся после поражения Манфреда и ушедших в глубокое подполье, но не терявших надежд на реванш, молясь денно и нощно о возврате былых привилегий и свобод.

Прослонявшись так около часа, он почувствовал легкую усталость и очередной приступ скуки, но еще раз сделал большой крюк по улицам города, заглянул для вида в несколько церквей, где, с трудом сдерживая тошноту и удерживая на своем лице благодушную гримасу при виде нищих и оборванных попрошаек, опустошил небольшой кошель, наполненный мелкой медью и потускневшим от времени серебром.